— Справлюсь.
— Кто у нас сейчас на службе остался?
— Из стрелецких полков только три. Да и то ненадежные. Не ровен час, так к заговорщикам примкнут. Нет им веры! — отвечал Репнин.
— Я так полагаю, соберем полки из дворян, солдат. Пусть на службу идут даже недоросли…
— Да какие из них вояки! — отмахнулся Апраксин. — Срамота одна! Пушечного грохота перепугаются.
— Придется им привыкать, — сдержанно заметил Шеин, — если не хотят под кнутами сгинуть. Нет у нас другого пути!
— Сколько же стрельцов на Москву идет?
— Вестовой сказал, что тысячи две, а может, и поболее. Вместе с прибывшими татями до трех тысяч наберется. Значит, мы должны собрать вдвое больше, а лучше втрое.
— Вот бы еще пушки, — мечтательно протянул Репнин, — так ведь все по гарнизонам растащили.
— В Кремле есть пушки. Кажись, полдюжины наберется.
— В Преображенском шесть.
— Еще четыре у стрельцов.
— Вот и набирается. А теперь, пойдем воинство кликать, — поднялся Шеин. — Не время рассиживаться, а то государство проспим.
Уже через час от Кремля спешным порядком отъехали четыре дюжины посыльных собирать полки. А к утру воеводы близлежащих городов отрядили для битвы пять полков. Вместе с солдатскими, что стояли подле Кремля, да с вновь прибывшими недорослями набралось десять. Сила немалая. Разбившись в походные колонны, рать двинулась к месту расположения стрельцов — на Хованское!
Две армады сошлись у Новоиерусалимского Воскресенского монастыря. И принялись недружелюбно поглядывать на супротивника через мушки орудий. Никто не отваживался палить первым. Да и как оно по своим-то!
Чай, не басурманы какие-то.
Осмотрев стоявшее впереди воинство стрельцов, воевода Шеин увидел, что государевы полки числом превышали бунтовщиков. А если учитывать пушки, которые выдвинули на передний край, преимущество было подавляющим. Обоз стрельцов растянулся на добрые полторы версты, на подводах громоздился многочисленный скарб. Тут же находились девицы в пестрых сарафанах, ищущие потех.
Теперь это были иные стрельцы, совсем не те, что поучали свинцом турецких янычар у Азова. Обленившиеся в долгом переходе и разнеженные в девичьих объятиях, они представлялись Шеину легкой добычей. Пальнуть разок из пушек, так они и разбегутся.
Лишь малая часть мятежников, которая находилась в первых рядах, была столь же непримиримой. Они угрюмо посматривали на многочисленное государево воинство, готовые скорее погибнуть, чем показать неприятелю тыл.
Вот их-то и следовало опасаться. Выделялся тут полковник Туча. Огромного роста стрелец в багровом, будто бы кровь, кафтане (в плечах — косая сажень), он был виден за версту и представлял собой приметную мишень. Но протопав с поднятой головой через все турецкие «кумпании», он не получил ни единой раны и, похоже, всерьез уверовал в собственную неуязвимость.
Чего же его заставило супротив государя подняться?
Именно Туча являлся заводилой нарастающего бунта. Кто знает, останься он в сотниках, может быть, все и образумилось бы. Поорали на государевых посыльных да разошлись бы себе с миром по шатрам.
Незадолго до турецкого похода Шеин произвел Тучу в полковники. Дважды до этого тот подавал прошение, но Алексей Семенович всякий раз находил причину для отказа, и вот когда тот заявился в третий раз в сопровождении дюжины стрельцов, каждый из которых держал в руках по корзине с щедрыми подношениями, несговорчивый Шеин разом размяк.
И вот теперь приходится хлебать беду большой ложкой.
Подозвав к себе пушкаря, генералиссимус спросил:
— Вон того детину в красном кафтане видишь?
— Это Тучу, что ли?
— Верно, его самого. Откуда его знаешь?
— Так кто ж его не знает? — в свою очередь подивился пушкарь, заморгав белесыми ресницами. — О нем, почитай, все воинство наслышано. Он ведь со своим полком первым в Азов вошел. За это и шубой был пожалован с государева плеча.
— Знаю, — невесело буркнул Шеин. — Вот в него первого и пали! Да смотри, не промахнись, а то самому голову оторву.
— Не промажу, — пообещал пушкарь и взглянул в узкое жерло, пропахшее кислым порохом.
Подошел Патрик Леопольд Гордон, генерал-лейтенант из Шотландии, принятый государем на русскую службу лет пятнадцать назад. Однако на Руси все величали его Петром Ивановичем, на что тот совершенно не обижался.
В коротком парике, гладко выбритый, неизменно в безукоризненном снежного цвета камзоле, он выглядел значительно моложе своих шестидесяти пяти лет.
— Прикажешь палить, генералиссимус? — спросил генерал-лейтенант, слегка коверкая русские слова.
Шотландец командовал Бутырским полком, который едва ли не целиком состоял из католиков-шотландцев. Притесняемые на родине, они подались в Россию, где отыскали себе убежище и вторую отчизну. И что весьма отрадно, оказались неплохими вояками.
Полк шотландцев занял позицию в дубраве. Дисциплина строжайшая. Без надобности словом никто не обмолвится. Выстроившись в четыре колонны, солдаты терпеливо дожидались генерал-лейтенанта.
— Все-то тебе палить, Петр Иванович, — укорил Шеин. — Чай, не по соломе стрелять придется, а по людям! А ведь мы с ними в одной кумпании были.
— Бунтовщиков надо наказывать, — уверенно проговорил Гордон. — Непослушание порождает еще большее непослушание. У нас на родине так и делают.
Шеин невесело хмыкнул:
— Вот поэтому ты и подался в Россию.
Генерал-лейтенант насупился, но смолчал.
— Говорить с ними будем. Пускай оружие складывают на милость государя Петра Алексеевича, а там поглядим.
Шотландец брезгливо поморщился, отчего стал выглядеть значительно старше:
— Это кто же с бунтовщиками говорить станет?
— Кхм… Я сам с ними и переговорю.
* * *
С косогора, энергично пришпоривая белого коня, спускался всадник в зеленом стрелецком кафтане. Въехав в расположение, дозорный придержал коня у высоких шатров и громко проорал:
— Где полковник Туча?
Полог шатра дрогнул, и из глубины, слегка пригнувшись, вышел полковник. Праздная жизнь чувствительно сказалась на его облике: лицо заметно припухло, выглядело почти болезненным, да и сам он малость обрюзг. От прежнего героя азовского похода осталась лишь невыразительная тень.
— Ты чего тут орешь?
— Государевы полки идут. Спешно! Часа через три будут в расположении.
Похоже, что полковник еще не пробудился от хмельной спячки. Сфокусировав тяжелый взгляд на дозорном, спросил недоверчиво: