Я искал её несколько недель, и к этому времени выяснилось, что, постоянно грызя перья, я уничтожил их изрядное количество и извёл столько чернил на кляксы, брызги и не имевшие продолжения начала, что чернила имелись повсюду, только не в пузырьке. Сам же роман не двигался с места, лёгкость пера, столь присущая мне в юности, совершенно исчезла – воображение бездействовало, в голове было абсолютно пусто. Как я ни старался, я не мог подстегнуть бессильную фантазию, мне не удавалось сочинить ни единого эпизода, ни создать хотя бы один персонаж.
Тогда я решил наскоро перечитать всех выдающихся английских романистов, начиная с Даниэля Дефо и кончая современными знаменитостями: я надеялся таким образом пробудить дремлющие мысли, а также получить представление об общем направлении в литературе. Прежде я избегал заглядывать в какие бы то ни было книги, ибо величайшим моим недостатком была бессознательная, но неудержимая тяга к подражанию автору последнего прочитанного произведения. Но теперь, думал я, такая опасность мне не грозит: читая подряд всех английских классиков, я избегну слишком явного подражания кому-либо одному из них. Ко времени, к которому относится мой рассказ, я только что закончил чтение наиболее прославленных английских романов.
Было без двадцати десять вечера четвёртого июня тысяча восемьсот восемьдесят шестого года, когда я, поужинав гренками с сыром и смочив их пинтой пива, уселся в кресло, поставил ноги на скамейку и, как обычно, закурил трубку. Пульс и температура у меня, насколько мне то известно, были совершенно нормальны. Я мог бы также сообщить о тогдашнем состоянии погоды, но, к сожалению, накануне барометр неожиданно и резко упал – с гвоздя на землю, с высоты в сорок два дюйма, и потому его показания ненадёжны. Мы живём в век господства науки, и я льщу себя надеждой, что шагаю в ногу с веком.
Погружённый в приятную дремоту, какая обычно сопутствует пищеварению и отравлению никотином, я внезапно увидел, что происходит нечто невероятное: моя маленькая гостиная вытянулась в длину и превратилась в большой зал, скромных размеров стол претерпел подобные же изменения. А вокруг этого, теперь огромного, заваленного книгами и трактатами, стола красного дерева сидело множество людей, ведущих серьёзную беседу. Мне сразу бросились в глаза костюмы этих людей – какое-то невероятное смешение эпох. У сидевших на конце стола, ближайшего ко мне, я заметил парики, шпаги и все признаки моды двухсотлетней давности. Центр занимали джентльмены в узких панталонах до колен, при высоко повязанных галстуках и с тяжёлыми связками печаток. Находившиеся в противоположном от меня конце в большинстве своём были в костюмах самых что ни на есть современных – там, к своему изумлению, я увидел несколько выдающихся писателей нашего времени, которых имел честь хорошо знать в лицо. В этом обществе было две или три дамы. Мне следовало бы встать и приветствовать неожиданных гостей, но я, очевидно, утратил способность двигаться и мог только, оставаясь в кресле, прислушиваться к разговору, который, как я скоро понял, шёл обо мне.
– Да нет, ей-богу же! – воскликнул грубоватого вида, с обветренным лицом человек, куривший трубку на длинном черенке и сидевший неподалёку от меня. – Душа у меня болит за него. Ведь признаемся, други, мы и сами бывали в сходных положениях. Божусь, ни одна мать не сокрушалась так о своём первенце, как я о своём Рори Рэндоме, когда он пошёл искать счастья по белу свету.
– Верно, Тобиас, верно! – откликнулся кто-то почти рядом со мной. – Говорю по чести, из-за моего бедного Робина, выброшенного на остров, я потерял здоровья больше, чем если бы меня дважды трепала лихорадка. Сочинение уже подходило к концу, когда вдруг является лорд Рочестер – блистательный кавалер, чьё слово в литературных делах могло и вознести, и низвергнуть. «Ну как, Дефо, – спрашивает он, – готовишь нам что-нибудь?» – «Да, милорд», – отвечаю я. «Надеюсь, это весёлая история. Поведай мне о героине – она, разумеется, дивная красавица?» – «А героини в книге нет», – отвечаю я. «Не придирайся к словам, Дефо, – говорит лорд Рочестер, – ты их взвешиваешь, как старый, прожжённый стряпчий. Расскажи о главном женском персонаже, будь то героиня или нет». – «Милорд, – говорю я, – в моей книге нет женского персонажа». – «Чёрт побери тебя и твою книгу! – крикнул он. – Отлично сделаешь, если бросишь её в огонь!» И удалился в превеликом возмущении. А я остался оплакивать свой роман, можно сказать приговорённый к смерти ещё до своего рождения. А нынче на каждую тысячу тех, кто знает моего Робина и его верного Пятницу, едва ли придётся один, кому довелось слышать о лорде Рочестере.
– Справедливо сказано, Дефо, – заметил добродушного вида джентльмен в красном жилете, сидевший среди современных писателей. – Но всё это не поможет нашему славному другу Смиту начать свой рассказ, а ведь именно для этого, я полагаю, мы и собрались.
– Он прав, мой сосед справа! – проговорил, заикаясь, сидевший с ним рядом человек довольно крупного сложения, и все рассмеялись, особенно тот, добродушный, в красном жилете, который воскликнул:
– Ах, Чарли Лэм, Чарли Лэм, ты неисправим! Ты не перестанешь каламбурить, даже если тебе будет грозить виселица.
– Ну нет, такая узда всякого обуздает, – ответил Чарльз Лэм, и это снова вызвало общий смех.
Мой затуманенный мозг постепенно прояснялся – я понял, как велика оказанная мне честь. Крупнейшие мастера английской художественной прозы всех столетий назначили rendez-vous [60] у меня в доме, дабы помочь мне разрешить мои трудности. Многих я не узнал, но потом вгляделся пристальнее, и некоторые лица показались мне очень знакомыми – или по портретам, или по описаниям. Так, например, между Дефо и Смоллетом, которые заговорили первыми и сразу себя выдали, сидел, саркастически кривя губы, дородный старик, темноволосый, с резкими чертами лица, – то был, безусловно, не кто иной, как знаменитый автор «Гулливера». Среди сидевших за дальним концом стола я разглядел Филдинга и Ричардсона и готов поклясться, что человек с худым, мертвенно-бледным лицом был Лоренс Стерн. Я заметил также высокий лоб сэра Вальтера Скотта, мужественные черты Джордж Элиот и приплюснутый нос Теккерея, а среди современников увидел Джеймса Пэйна, Уолтера Безента, леди, известную под именем Уида [61] , Роберта Льюиса Стивенсона и несколько менее прославленных авторов. Вероятно, никогда не собиралось под одной крышей столь многочисленное и блестящее общество великих призраков.
– Господа, – заговорил сэр Вальтер Скотт с очень заметным шотландским акцентом, – полагаю, вы не запамятовали старую поговорку: «У семи поваров обед не готов»? Или как пел застольный бард:
Чёрный Джонстон и в придачу
десять воинов в доспехах
напугают хоть кого,
Только будет много хуже,
если Джонстона ты встретишь