ненароком одного.
Джонстон происходил из рода Ридсдэлов, троюродных братьев Армстронгов, через брак породнившийся…
– Быть может, сэр Вальтер, – прервал его Теккерей, – вы снимете с нас ответственность и продиктуете начало рассказа этому молодому начинающему автору?
– Нет-нет! – воскликнул сэр Вальтер. – Свою лепту я внесу, упираться не стану, но ведь тут Чарли, этот юнец, напичканный остротами, как радикал – изменами. Уж он сумеет придумать весёлую завязку.
Диккенс покачал головой, очевидно собираясь отказаться от предложенной чести, но тут кто-то из современных писателей – из-за толпы мне его не было видно – проговорил:
– А что, если начать с того конца стола и продолжать далее всем подряд, чтобы каждый мог добавить, что подскажет ему фантазия?
– Принято! Принято! – раздались голоса, и все повернулись в сторону Дефо; несколько смущённый, он набивал трубку из массивной табакерки.
– Послушайте, други, здесь есть более достойные, – начал было он, но громкие протесты не дали ему договорить.
А Смоллет крикнул:
– Не отвиливай, Дэн, не отвиливай! Тебе, мне и декану надобно тремя короткими галсами вывести судно из гавани, а потом пусть себе плывёт куда заблагорассудится!
Поощряемый таким образом, Дефо откашлялся и повёл рассказ на свой лад, время от времени попыхивая трубкой:
«Отца моего, зажиточного фермера в Чешире, звали Сайприен Овербек, но, женившись в году приблизительно 1617-м, он принял фамилию жены, которая была из рода Уэллсов, и потому я, старший сын, получил имя Сайприен Овербек Уэллс. Ферма давала хорошие доходы, пастбища её славились в тех краях, и отец мой сумел скопить тысячу крон, которую вложил в торговые операции с Вест-Индией, завершившиеся столь успешно, что через три года капитал отца учетверился. Ободрённый такой удачей, он купил на паях торговое судно, загрузил его наиболее ходким товаром (старыми мушкетами, ножами, топорами, зеркалами, иголками и тому подобным) и в качестве суперкарго посадил на борт и меня, наказал мне блюсти его интересы и напутствовал своим благословением.
До островов Зелёного Мыса мы шли с попутным ветром, далее попали в полосу северо-западных пассатов и потому быстро продвигались вдоль африканского побережья. Если не считать замеченного вдали корабля берберийских пиратов, сильно напугавшего наших матросов, которые уже почли себя захваченными в рабство, нам сопутствовала удача, пока мы не оказались в сотне лиг от мыса Доброй Надежды, где ветер вдруг круто повернул к югу и стал дуть с неимоверной силой. Волны поднимались на такую высоту, что грот-рея оказывалась под водой, и я слышал, как капитан сказал, что, хотя он плавает по морям вот уже тридцать пять лет, такого ему видеть ещё не приходилось и надежды уцелеть для нас мало. В отчаянии я принялся ломать руки и оплакивать свою участь, но тут с треском рухнула за борт мачта, я решил, что корабль дал течь, и от ужаса упал без чувств, свалившись в шпигаты [62] , и лежал там, словно мёртвый, что и спасло меня от гибели, как будет видно в дальнейшем. Ибо матросы, потеряв всякую надежду на то, что корабль устоит против бури, и каждое мгновение ожидая, что он вот-вот пойдёт ко дну, кинулись в баркас и, по всей вероятности, встретили именно ту судьбу, какой думали избежать, потому что с того дня я больше никогда ничего о них не слышал. Я же, очнувшись, увидел, что по милости Провидения море утихло, волны улеглись и я один на всём судне. Это открытие привело меня в такой ужас, что я мог только стоять, в отчаянии ломая руки и оплакивая свою печальную участь; наконец я несколько успокоился и, сравнив свою долю с судьбой несчастных товарищей, немного повеселел, и на душе у меня отлегло. Спустившись в капитанскую каюту, я подкрепился снедью, находившейся в шкафчике капитана».
Дойдя до этого места, Дефо заявил, что, по его мнению, он дал хорошее начало и теперь очередь Свифта. Выразив опасение, как бы и ему не пришлось, подобно юному Сайприену Овербеку Уэллсу, «плавать по воле волн», автор «Гулливера» продолжил рассказ:
«В течение двух дней я плыл, пребывая в великой тревоге, так как опасался возобновления шторма, и неустанно всматривался в даль в надежде увидеть моих пропавших товарищей. К концу третьего дня я с величайшим удивлением заметил, что корабль, подхваченный мощным течением, идущим на северо-восток, мчится то носом вперёд, то кормой, то, словно краб, повёртываясь боком, со скоростью, как я определил, не менее двенадцати, если не пятнадцати узлов. В продолжение нескольких недель меня уносило всё дальше, но вот однажды утром, к неописуемой своей радости, я увидел по правому борту остров. Течение, несомненно, пронесло бы меня мимо, если бы я, хотя и располагая всего лишь парой собственных своих рук, не изловчился повернуть кливер так, что мой корабль оказался носом к острову, и, мгновенно подняв паруса шпринтова, лисселя и фок-мачты, взял на гитовы фалы со стороны левого борта и сильно повернул руль в сторону правого борта – ветер дул северо-востоко-восток».
Я заметил, что при описании этого морского манёвра Смоллет усмехнулся, а сидевший у дальнего конца стола человек в форме офицера Королевского флота, в ком я узнал капитана Марриэта [63] , выказал признаки беспокойства и заёрзал на стуле.
«Таким способом я выбрался из течения, – продолжил Свифт, – и смог приблизиться к берегу на расстояние в четверть мили и, несомненно, подошёл бы ближе, вторично повернув на другой галс, но, будучи отличным пловцом, рассудил за лучшее оставить корабль, к этому времени почти затонувший, и добраться до берега вплавь.
Я не знал, обитаем ли открытый мною остров, но, поднятый на гребень волны, различил на прибрежной полосе какие-то фигуры: очевидно, и меня и корабль заметили. Радость моя, однако, сильно уменьшилась, когда, выбравшись на сушу, я убедился в том, что это были не люди, а самые разнообразные звери, стоявшие отдельными группами и тотчас кинувшиеся к воде, мне навстречу. Я не успел ступить ногой на песок, как меня окружили толпы оленей, собак, диких кабанов, бизонов и других четвероногих, из которых ни одно не выказало ни малейшего страха ни передо мной, ни друг перед другом, – напротив, их всех объединяло чувство любопытства к моей особе, а также, казалось, и некоторого отвращения».
– Второй вариант «Гулливера», – шепнул Лоренс Стерн соседу. – «Гулливер», подогретый к ужину.
– Вы изволили что-то сказать? – спросил декан очень строго, по-видимому расслышав шёпот Стерна.
– Мои слова были адресованы не вам, сэр, – ответил Стерн, глядя довольно испуганно.
– Всё равно они беспримерно дерзки! – выкрикнул декан. – Уж конечно, ваше преподобие сделало бы из рассказа новое «Сентиментальное путешествие». Ты принялся бы рыдать и оплакивать дохлого осла. Хотя, право, не следует укорять тебя за то, что ты горюешь над своими сородичами.