— В английских школах у вас, насколько я знаю, всегда пороли детей и делают это до сих пор, чтобы детишки не баловались, — пробует отшутиться Генрих.
— Тебя бы так, животное! — зло орет заплаканная Алис и всхлипывает опять, ее голая попка содрогается от рыданий хозяйки. Позвоночник тоже. Глядя на узкий Алискин позвоночник и попку, Генриху становится ее жалко, и он целует Алискину попку вновь и вновь.
— I am sorry, kid, [60] не плачь. I am sorry! Я не хотел тебя обидеть. Я не думал, что тебе будет больно!
— Не думал, не думал… — все еще злится Алис. — Дурак здоровый, животное…
— Ну хочешь, ты меня ударь, — предлагает ей Генрих.
— Хорошо, — неожиданно сразу соглашается Алис. — Только ремнем.
— Ну нет, — возражает Генрих. — Ремнем больно. Рукой.
— Нет, ремнем.
— Ну ладно, ремнем. Но только несколько раз.
— Пять раз. — Алиска.
— Три. — Генри.
— Пять, — настаивает Алис. — Ты меня ударил пять раз, подлец.
— Ну ладно, пять.
Алис с готовностью соскальзывает с кровати и вынимает ремешок из армейских брюк Генриха, лежащих на стуле. Брюки падают на пол.
Генрих покорно, со вздохом ложится на живот. Существо, стоя на ним, хихикает, потом вдруг больно хлещет ремнем по Генриху.
— Раз! — считает существо и заглядывает, наклоняясь над Генрихом, ему в глаза.
— Больно, — говорит Генрих. — Легче.
— А-а, больно! — злорадно тянет Алис. — Будешь знать, как обижать малолетних. — Она далеко заносит назад руку с ремнем. — Два! — опускает ремень на ягодицы Супермена.
Несмотря на декларированную безжалостность и мстительность, второй удар был куда легче первого, дитя пожалело Генриха. Последующие три ремня доставляются один за другим и скорее напоминают поощрительные шлепки, чем наказание.
— Bastard! — заключает девчонка и отбрасывает ремень…
13
Когда они наконец выползли на улицу, там был солнечный, чуть по-осеннему прохладный день, окунувшийся уже в четвертый час после полудня. Получилось, по их совместным подсчетам, что они провели в квартире Супермена около сорока часов. Оба безудержно хотели есть. Посему Супермен вывел свою подружку на рю Франк Буржуа и пошел с нею направо. Через пять минут они уже вышли на пляс де Вож.
— Здесь, о панк Алис, — обратился Генрих, кривляясь, к своей спутнице, — как, наверное, тебе известно, французский король Людовик Тринадцатый принимал парады.
— Да?.. — сказала, не выразив никакого удивления, Алис.
— И тут же, очевидно, три мушкетера, предводительствуемые д'Артаньяном, доблестно дрались против гвардейцев кардинала Ришелье, который жил вот в этом доме, — и Генрих указал на номер 21.— Кстати, обрати внимание, о Алис, что все дома с четырех сторон по периметру площади выстроены в одном стиле. Нигде больше в мире не встречающийся архитектурный ансамбль.
— Flat, [61] — сказала Алис, оглядевшись по сторонам. — Не вижу ничего особенного…
Генрих покачал головой:
— Ну конечно, ты любишь цветные комиксы, фильмы, вроде «Star wars» и «Mad Мах», электронные игры и панк-рок. История тебя не колышет; на то, что Париж — столица романтизма, тебе плевать, удивительный архитектурный ансамбль пляс де Вож для тебя плоский…
— I fuck History, [62] — лениво сказала Алис. — Кончай меня воспитывать, не будь моим папой…
Генрих задохнулся от возмущения, но решил промолчать, дабы лишний раз не подчеркивать разницу их поколений, решил игнорировать борьбу отцов и детей и разницу культур. Заткнулся.
«Коконатс» был закрыт, то есть дверь в «Коконатс» была открыта, но оказалось, что они уже не обслуживают ланч и начнут обслуживать обед только в семь часов.
— Fuck! — выругалась Алис. — Как в Лондоне!
Супермен взял злую свою подружку в мундирчике за руку и повел ее в противоположный угол площади, в кафе «Ma Бургонь» на углу рю Франк Буржуа. На свежем сентябрьском воздухе под аркадами за столиками сидели различного вида, пола и даже различных рас туристы, уставшие от беготни по Парижу и осматривания памятников архитектуры. Столики в беспорядке были заставлены бокалами, бутылочками соды и тоника, маленькими и большими кофейными чашками. На некоторых стояли еще и тарелки с остатками бутербродов, остатки эти вызвали воодушевление у голодных Генриха и Алис. Установив, что оба они дружно ненавидят туристов, которые только мешают нормальным Генрихам и алисам жить в Париже, они уселись за самый крайний столик. Дальше уже был серый тротуар, запаркованные вплотную одна к другой маленькие французские автомашины, потом забор сквера, а за забором подростки из соседней школы, уже открытой после каникул, шумно играли в футбол. Одним углом их столик упирался в сложенную из камня семнадцатого века колонну, которая, подымаясь вверх, изгибалась и превращалась в один из пилястров аркады. Всю эту терминологию, впрочем, знал Генрих, но не знала Алис. Алис, очевидно, назвала бы все это «Fucking old stuff», [63] если бы Генрих решился спросить ее о колонне, или пилястрах, или семнадцатом веке.
— So fucking uncomfortable, [64] — сказала Алис, — этот их fucking обычай закрывать кухню между ланчем и динером. А если я нонконформист?
Генрих расхохотался.
— Yes, you are, — подтвердил Генрих. — Я тоже.
Никто особенно не рвался их обслуживать. Подождав некоторое время, Алис при этом нервно постукивала рукой по столу, Генрих Супермен встал, вошел внутрь кафе и попросил человека у кассы прислать им официанта. Любезно попросил. Мсье у кассы сказал, что официант будет.
— Что ты им сказал, этим suckers? [65] — встретила его вопросом Алис. — Нужно было сказать, что если они нас не обслужат через несколько минут, то мы их ограбим…
— Обслужат, — успокоил ее Генрих.
Они заказали себе «Жамбон де Пари», два салата и два крок-мсье. Другого горячего у них здесь не полагалось в эти часы, в их «Ma Бургонь».
— Fuck them, — сказала девчонка, — съедим что есть.
Чтобы смягчить желудки, два алкоголика заказали литровый караф вина и выпили его еще до того, как прибыли крок-мсье. Девчонка хотела заказать еще литр, но Генрих успокоил ее тем, что предложил после этого скромного обеда пойти выпить в другом месте, а потом, может быть, пообедать где-нибудь ночью, и уже основательно. Потому второй литр вина они отменили.