– Пахнет, но не так, – возразил я. – Кислого духа нет, а в остальном похоже.
– Не дух меня интересует, а клыки. – Хинган предостерегающе поднял палец. – Идет… уже близко, тварь… Спорим, что пришибу первым?
– Когда пришибем, тогда посмотрим, – ответил я.
Тень, казавшаяся в бинокулярах алой, мелькнула в проходе, и наши огнеметы выбросили по струе пламени. Раздался пронзительный визг, тут же, однако, замолкший; Хинган пальнул для верности еще раз, и мы отправились поглядеть на добычу.
Осталось от нее немногое, хвост да обугленные кости, но и по ним было видно, что тварь не очень впечатляющей величины. Совсем крохотная, честно говоря: хвост – двухметровый, зубы – в четверть пальца, когтей и вовсе не заметишь. Хинган, великий охотник на крыс, пренебрежительно пнул ее ногой.
– Детеныш, что ли? И возиться не буду, клыки вышибать…
Мы двинулись дальше. Ход, созданный игрою случая, беспорядочно вилял, раздваивался и растраивался, но выбор направления был нетруден – мы шли за воздушным потоком. Слабый, но все же ощутимый, он вел нас вглубь, под каменные завалы, пока мы не очутились в огромной темноватой полости. Вероятно, это было то, что Дакар называл подвалом; стены тут хорошо сохранились, мощный полукруглый свод выдерживал давление земли и только в трех или четырех местах дал трещины. Снаружи в них просачивался блеклый свет, но мы, чтобы лучше осмотреться, зажгли десяток световых шаров.
Подвал загромождали изваяния из мрамора, базальта и гранита и проржавевшие металлические ящики. То и другое было огромным, в сотню и больше метров высотой, так что лиц и верхней части статуй мы не видели. В основном перед нами торчали цоколи и постаменты, чудовищные пальцы ног и столь же гигантские пятки – все в компании каменных исполинов были босыми или в какой-то нелепой обуви, крепившейся к подошвам ремешками. Что до ящиков, то в них, как мне показалось, упаковали картины, каждую в отдельном контейнере из триплекса. Значит, пряталось это добро в Эпоху Взлета – ведь раньше, как утверждал Дакар, ни триплекс, ни тетрашлак, ни прочие виды армстекла не были известны.
Мы бродили по этой камере, такой же просторной, как любая из мобургских площадей, часа два, перебираясь через трещины в полу, касаясь ступней великанов и задирая головы в тщетных попытках разглядеть их лица. Падавший сверху свет был слишком скуден, и даже со своим протезом я не сумел бы забросить шар на столь огромную высоту, так что нам приходилось любоваться исключительно нижними конечностями. Однако я разглядел, что торсы некоторых изваяний не уступают в ширину жилым колоннам.
Наконец мы добрались до ящика более скромных размеров. Одна из его стенок рассыпалась в ржавую труху, и через прозрачный триплекс можно было разглядеть фрагмент картины, совсем небольшой, примерно двадцать на двадцать метров. Паком клянусь, тут было на что посмотреть! Подвесив три световых шара, мы отступили назад и замерли в благоговейном молчании.
Женское лицо, молодое и светлое, озаренное чарующей улыбкой… Кажется, она склонялась над младенцем, приникшим к ее груди, и взор ее синих огромных глаз был наполнен такой любовью и такой нежностью, какие мне не приходилось видеть у живых людей. В наш век мы скуповаты на эмоции; к тому же неписаный обычай рекомендует прятать их под маской и закрываться от чужих. Но это лицо было открытым – лицо человеческого существа, прекрасной юной женщины, столь поглощенной своими чувствами, что посторонние взгляды ее не страшили и не волновали. Она как будто бы была в непроницаемой броне, хранившей ее от всех невзгод и горестей, но в то же время этот панцирь был раскрыт, распахнут, и ее улыбка говорила: придите ко мне, станьте под мою защиту, и я вас утешу и спасу. Всех, мужчин и женщин, взрослых и детей, гигантов и пигмеев…
Хинган протяжно вздохнул за моей спиной, пробормотал:
– Слишком хороша для настоящей бабы… Одалиска, что ли?..
– Какая одалиска? – возразил я. – Видишь, у нее ребенок!
– А зачем? Почему он не в инкубаторе?
– Не знаю. Наверное, в ту эпоху не было инкубаторов.
Я вспомнил рассказы Дакара о том, как рожали и растили детей в его времена, и не почувствовал прежнего отвращения. Должно быть, в этом был какой-то смысл – вероятно, больший, чем я способен представить и понять. Она так глядела на своего младенца…
Мы вернулись на закате, поели и провели ночь около машины. Я не мог уснуть, и Эри дала мне гипномаску с сон-музыкой.
* * *
В последующие дни мы осмотрели весь город, передвигаясь чаще в воздухе, но иногда совершая пешие походы. Обычно Дакар выбирал какое-то здание, хранилище книг, музей, информационный или административный центр, и мы пытались проникнуть внутрь – на скафе, если это удавалось, либо лезли в щели и трещины под развалинами. Должен заметить, что без скафа мы достигли бы немногого и, вероятно, разделили бы судьбу Дамаска; скаф являлся для нас не столько транспортным средством, сколько крепостью, где можно отсидеться, умчаться от опасности или встретить ее сокрушительным контрударом. Опасностей же в этом мире хватало, а величина населявших его существ делала наши огнеметы, пули и гранаты почти бесполезными. Птицы были только одной из проблем, не самой серьезной; в воздухе они шарахались от скафа или не могли за ним угнаться, а на земле мы ползали в щелях и недоступных им полостях под грудами мусора. От насекомых, таких, как пауки, жуки, стрекозы и мухи, мы вполне могли отбиться, а остальные не доставляли нам хлопот – во всяком случае, ни муравьи, ни пчелы с осами и шмелями нами не интересовались.
Был, однако, зверь пострашнее птиц, жуков и пауков. Дакар называл этих тварей кошками и скармливал нам истории о том, как приятно держать подобное чудище на коленях, чесать ему брюхо или за ухом и слушать его утробный рык. Не исключаю, что это правда, если ты ростом в четверть жилого ствола! Но для нас эти мохнатые гиганты с полуметровыми клыками были пострашнее крыс. Они обладали способностью подкрадываться незаметно, отлично видели в темноте, с легкостью лазали по деревьям, шатались среди руин, подстерегая птиц, и одним прыжком покрывали чуть ли не сотню метров. Нас – то есть Хингана, Эри и меня – спасало обоняние, Дакар же и Мадейра, не владевшие охотничьим искусством, были беззащитны. К счастью, кошки боялись огня – я убедился в этом, встретив рыжее смрадное чудовище величиной с наш скаф. Мне повезло – баллон огнемета был полон…
Дакар говорил о других животных, гораздо крупнее кошек, о лисах, собаках и волках, но, очевидно, в город они не заходили. Среди этих развалин могли пропитаться только птицы, кошки, ящерицы, ловившие мух, и мыши – еще один зверь, меньший, чем крыса, и не такой опасный. Мышью являлось существо, убитое мной и Хинганом во время экспедиции в подвал, и с этим серым племенем мы сталкивались часто – они прорывали ходы, вполне подходящие для человека. Иногда мы пользовались ими, чтобы пробраться внутрь зданий.
Растительность тоже могла быть смертоносной. Я говорю не о случайном падении с ветви и не о той угрозе, которую несли сухие и острые сосновые иглы или смолистые выделения стволов, – деревья во всех отношениях казались, пожалуй, гораздо приятней и дружелюбнее травы. Дакар не очень разбирался в ее видах и, думаю, не представлял, какими она угрожает опасностями. Край некоторых травинок был острым, как лезвие ножа, другие одуряюще пахли, забивая все остальные ароматы, над третьими с воинственным гулом кружились пчелы, четвертые переплетались так, что приходилось пробивать дорогу разрядниками и огнеметами.