Поразмыслив над этим, я сказал:
– Видишь ли, Дакар, чтобы отправить на Поверхность экспедицию, требуются веские причины. А кроме причин, надежные люди и, разумеется, инициатор дела. ОБР и ВТЭК не очень подходят на роль инициаторов, поскольку они…
– …гаранты стабильности среды, – перебил он меня. – Так?
– Примерно. Чтобы лицо из ОБР с высоким статусом рискнуло на какие-то телодвижения, резкие и необычные, многое должно случиться, причем тоже необычное, иначе лицо потеряет свой статус. Все его действия и принимаемые меры должны отвечать ситуации и нарастающим проблемам: расследование, поиски виновных и, если ничего не найдено, снова поиски, но уже в местах, куда обычно обры не суются.
Дакар ухмыльнулся.
– На этом фоне полезны пара-тройка покушений, война или небольшой мятеж… Знакомые игры! А кто-то убеждал меня, что в вашем мире нет политиков, интриг, борьбы за власть и даже самого понятия власти…
– Может быть, все это у нас есть, лишь называется по-другому. Не подскажешь как? – Я повернулся к Мадейре.
– Баланс между сохранением среды и борьбой корпоративных интересов, – буркнул он. Потом добавил, явно желая переменить тему: – Дорога, по которой идут дикари, видна вполне отчетливо. Не обогнать ли их?
Хинган не возражал, и мы устремились вперед, распугивая огромных черных птиц. Их стаи кружились над деревьями, оглашая воздух резким кашлем: «к-хар!.. к-хар!..» – похожим на звуки, которые производил Дамаск, пытаясь говорить. Вспомнив о его нелепой гибели, я помрачнел и уставился на петлявшую внизу дорогу.
Она бежала среди развалин, потом руины кончились, и нам открылась дикая местность с холмами, огромными деревьями и водоемами самых причудливых очертаний, гораздо большими, чем тот поток, которым я любовался в Киве. «Павловский парк, – пробормотал Дакар. – Дьявол! Ну и джунгли!» Тропа исчезла под кронами деревьев, зато появился более ясный знак – дымы, поднимавшиеся к небу за самым крупным водоемом. Возможно, он являлся тем, что называется рекой: вода в нем двигалась, несла сухие листья и бурлила в тех местах, где были навалены каменные глыбы. Дорога выходила прямо к ним, а на другой стороне, на берегу потока, высились конические холмы, накрытые шкурами, и дальше, у деревьев, – другие, более широкие и плоские. Над каждым из этих возвышений торчала труба, и две, особенно массивные, сейчас дымили, а рядом с ними толкалось по десятку дикарей. Остальные, оравы три или четыре, бродили около конических холмов или сидели у костра – кажется, готовясь к трапезе.
Скаф промелькнул над потоком, сделал круг и стал снижаться с солнечной стороны. Вскоре Хинган подвесил машину в ветвях раскидистого дерева – здесь мы находились в километре от земли и видели весь берег. Ветвь, торчавшая под нами, казалась толще четырех вагонов трейна, а на любом из листьев мы, все пятеро, могли бы улечься спать.
– У них шерсть на лице, как у манки, – с отвращением проронила Эри после недолгих наблюдений. – Не у всех, но у многих. Те, что явились к АПЗу, тоже были в шерсти.
– Это усы и бороды, милая, они растут у взрослых мужчин, – пояснил Дакар. – Те, что без шерсти, женщины и дети. Ты заметила, что у мертвой девушки не было волос на лице?
– Нет. Мне было страшно на нее глядеть. Такая огромная… и так близко…
Дакар кивнул с печальным видом и сообщил:
– У меня тоже росли волосы. Здесь и здесь. И кое-где в других местах.
– Неужели? – Эри коснулась его подбородка и щек. – Такие же, как у них?
– Точно такие же, и каждое утро приходилось их соскребать. А я ведь не был манки.
– Они тоже не манки, – поддержал инвертора Мадейра. – Примитивные люди, знакомые с одеждой, металлом и с огнем. И эти конусы из шкур… Это наверняка жилища.
– Вы правы, друг мой. Конусы – летние шалаши, а те, что в виде холмов – дома из бревен, засыпанные землей. Туда переселяются в холодное время и жгут огонь, чтоб обогреть жилище. И трубы… Раз есть трубы, значит, печи тоже имеются… Не такие уж они примитивные, эти ребята!
– Две трубы сейчас дымятся, Дакар.
– Кузница и мастерская горшечника. У одной землянки свалено железо, около другой – кучи желтой глины. А по краям костра развешаны горшки на железных треногах… Видите, такие круглые, закопченные?
Мы полюбовались на горшки, потом Хинган сказал:
– Пасть крысиная! В таком горшке можно сварить всех Охотников Мобурга!
– Запросто, – согласился я, и мы, дождавшись, когда Мадейра закончит съемку, снялись с ветки.
– На этот холм за речкой, – велел Дакар, показывая направление. – Местность вроде бы знакомая… по крайней мере, рельеф… Если я не ошибаюсь, там должны быть развалины дворца. Царский загородный дворец, в мои времена – музей… У вас есть музеи, Мадейра?
– Разумеется. В каждом куполе по одному.
– И что в них экспонируется?
– Везде одно и то же: чучело манки, чучело крысы, древняя книга из Отвалов, таракан и пара замороженных блох. Еще голограммы Пака и центральных районов других куполов с оригинальной архитектурой. Еще имитация тоннелей под городом – тех, что называют Старыми Штреками. Можно в них погулять и посмотреть видеозапись: манки едят Чогори, гранда Первой Алюминиевой… Запись, конечно, поддельная – один инвертор вашей Лиги постарался.
– И это все? Не густо! – разочарованно молвил Дакар и принялся расписывать, какие статуи, картины, чучела и книги хранились в их музеях.
Машина поднялась на холм, к развалинам. Здесь тоже было не густо: огромная площадка, засыпанная красновато-бурой пылью, из которой тут и там торчали зеленые стебли стометровой высоты, каменные глыбы и темные растрескавшиеся конструкции из чугуна – как оказалось, прутья дворцовой решетки. На одном из них устроилось двуглавое чудовище, тоже чугунное, в трещинах и величиной с наш скаф – такая же тварь, какую нам продемонстрировал Мадейра в тупике блюбразеров.
Дакар, видимо, вспомнил о том же и тоскливо вздохнул.
– Рельеф с двухголовым орлом, который вы нашли в метро… Знаете, Мадейра, что это было? Монета! Судя по размерам, российский рубль из моих времен.
О чем он толковал, никто из нас не понял. Монета есть монета – вещь абстрактная и существующая в виде цифр в пьютере и личном обруче. С нее голограмму не снимешь, руками не пощупаешь и ничего на ней не нарисуешь – ни двухголового чудища, ни задницы крысиной. Я сообщил об этом Дакару и в ответ услышал о металлических кружках и разноцветных бумажках с картинками. Нашу монету он назвал электронными деньгами – в его эпоху они тоже были.
Мы направились к центру города. Летели быстро, распугивая стаи черных птиц, круживших над руинами в таком количестве, что оставалось лишь удивляться, чем они кормятся в этой заваленной камнем пустыне. Цвет ее постепенно менялся: окраины были серыми и черными, затем появились бурые и темно-оранжевые пятна, которых становилось все больше и больше. Дакар объяснил, что на периферии стояли бетонные здания, обычно служившие жильем, а ближе к центру – более древние постройки из кирпича, который кое-где рассыпался мелкой оранжевой пылью. Глядя на эти свидетельства разрухи, он тоскливо вздыхал, мрачнел и оживился лишь тогда, когда мы добрались до реки.