Дот, дот… Что-то еще было связано с этим словом, кроме воспоминаний о низком приземистом строении. Строение само собой, но был еще и человек, старый приятель, которого тоже звали Дотом… Почему? Имя вроде бы не русское… Не имя, прозвище! – внезапно понял он и тут же увидел суховатое костистое лицо, зеленые глаза, впалые щеки и рыжую, тронутую проседью шевелюру.
Дот!.. Дмитрий Олегович Терлецкий! Однокашник по физическому факультету! Учился в теоргруппе вместе с ним, еще на матмех ходил, слушать лекции по астрофизике… Димка Терлецкий! Димыч! А Дот – потому, что так подписывался: три заглавные буквы имени, отчества и фамилии…
Он застыл, потрясенный своим открытием, и в этот момент Эри коснулась его плеча.
– Искусственный камень, Дакар, огромные глыбы, а между ними – колодец или шахта… Не это ли ты ищешь?
Треснувший бетон, рухнувшая кровля, сосна, вцепившаяся корнями в одну из трещин, темный прямоугольный провал с остатками лестницы, казавшийся бездонным, обломки перекрытий невероятной толщины…
Он посмотрел вниз, вздрогнул и вспомнил все.
* * *
Не все сохранили верность науке в тяжелые перестроечные времена. Сам он стал писателем, но многие из его сокурсников, людей немолодых, на шестом десятке, трудились бухгалтерами или программистами, перебивались частным репетиторством или извозом на «Жигулях»-«копейке», а кое-кто не брезговал и телевизоры чинить или отделывать квартиры под евростандарт. Те, кто еще занимался физикой, перебивались с хлеба на воду: полсотни долларов в месяц – профессорский оклад, а у доцентов с кандидатами еще меньше. Жаловались, страдали и, чувствуя безмерное свое унижение, говорили: не за себя обидно, за российскую науку…
Димыч-Дот не жаловался и не страдал. Причин к тому имелось три, одна основная и две дополнительные. К последним относились полная свобода (Дот был холост и бездетен) и скудные, но регулярные гранты, перепадавшие его лаборатории; забот о семье Димыч не знал, а личные его потребности были примерно такими, как у древних пустынников с Синая. Что же касается главной причины, то состояла она в том интересе к науке, который не требует ни признания, ни степеней и наград, ни материальных благ; чистое святое любопытство – источник жизненных сил и нерушимый фундамент самоуважения.
Дот позвонил ему в начале мая, сказал, таинственно понизив голос: на чудо хочешь поглядеть?.. Ну, приезжай, писатель-фантаст! Он поехал. Сгинуть от почечной недостаточности, не увидев чуда, – это было бы слишком! К тому же с Димычем стоило потолковать о бренности земного и быстротечности времени, к которому Дот имел прямое отношение: его лаборатория занималась изучением темпоральных процессов в объектах Галактики, замкнутых в сферу Шварцшильда. Разумеется, теоретически и с помощью опытов, какие можно провести в земных условиях; сквозь эту сферу не просачивалось ничего, ни кванта света, ни даже нейтрино.
Доту передали бункер, построенный в шестидесятых годах для прецизионных экспериментов: сверху – бетонный колпак метровой толщины, а под ним – два подземных этажа и еще третий, самый глубокий, где находилось помещение, которое сотрудники Дота именовали нуль-камерой. Этажи соединяла лестница, достаточно широкая, чтобы протащить по ней шкаф или компьютер; на каждой лестничной площадке была дверь – овальный люк из стали, куда приходилось входить согнувшись. На минус первом этаже – небольшой коридор, пять кабинетов и туалет, на минус втором – зал с таинственными установками; ну, а на минус третьем – предбанник и нуль-камера. В общем, место экзотическое, достойное, чтобы его описали в романе.
Об этом он и думал, когда Никита, юный гений и помощник Димыча, спускался с ним по лестнице в предбанник. Там находились два стола – обычных, не письменных, полка с посудой, табуреты и холодильник. Вкусно пахло кофе, и кружка для гостя – большая, граммов на четыреста, – была уже полна. Дот сидел на табуретке с такой же кружкой в руках: рыжий вихор свисает на лоб, зеленоватые глаза смеются, ноздри костистого длинного носа подрагивают.
Обнялись. Он достал из сумки бутылку вина и две свои последние книги. Димыч поглядел на обложки, где мускулистые бойцы рубились с инопланетными чудищами, и уважительно пробормотал:
– Ну, Пашка, ты даешь! С благодарностью принимаю. Цена на книжки нынче кусается…
Выпили втроем вино, выпили кофе, поговорили о здоровье и друзьях-однокашниках, кто где служит и чем жив; потом Дот посмотрел на часы и кивнул Никите:
– Свободен, господин поручик. Танечке скажи, чтоб не беспокоили. Если позвонят из дирекции, у меня эксперимент. Важный и неотложный! Моделирование ядра квазара с целью проверки его гравитационной устойчивости к мировым константам.
– Такому они не поверят, Дмитрий Олегович, – усмехнулся Никита.
– Сам тогда придумай. В первый раз, что ли?
Помощник исчез, а Дот с усилием повернул рычаг на бронированной дверце за холодильником.
– Старость не радость… когда-то пальцем открывал… Ну, Пашенька, заходи!
Он протиснулся в люк следом за Димычем. Камера была пуста – ни приборов, ни компьютеров, ни столов, ни другого оборудования. Голые серые бетонные стены, голые пол и потолок, если не считать четырех рефлекторных светильников по углам. На полу, в самом центре, нарисован белой краской круг – небольшой, можно перешагнуть.
– С полгода как вынесли оборудование, – произнес Дот, прищурившись и посматривая на круг. – Изучали, снимали спектры во всех диапазонах, а толку – ноль. Убрали весь хлам, чтоб не чинить помехи Феномену.
– Феномену? – Он тоже уставился на круг.
– Да, Паша, Феномену, причем с заглавной буквы. Вот здесь он и возникает, в самой середине, примерно в четырнадцать часов и с постоянным сдвигом. Через несколько лет мы будем наблюдать его в три пополудни, затем в четыре и так далее… Частота фиксированная, сутки с хвостиком.
– А смысл в чем? – спросил он, соображая, не разыгрывает ли его приятель.
– Смысл… если бы я знал смысл… – протянул Димыч, поглядывая на часы. – Ну, время у нас еще есть, целых двадцать семь минут, так что, Паша, расскажу во всех подробностях и ничего не утаю. Может, посоветуешь что-нибудь умное, а может, на что другое пригодится… роман там сотворишь или рассказ… – Он помолчал, потом вытянул руку к белому пятну: – Вот здесь, раз в сутки, в определенный момент появляется свечение. Такая, знаешь ли, призрачная колонна, вспышка или выплеск с заметной вихревой структурой и спектральными характеристиками… Ладно, бог с ними, суть все равно в другом. Появляется ненадолго, мелькнет и исчезнет, так что ты этот миг не пропусти. Стоит, Пашка, поглядеть!
– Это и есть Феномен?
– Да. Та его часть, которую можно обозревать и регистрировать, снимать на пленку и тыкать в нее разными предметами. Чем мы и занимались четыре месяца. Теперь прекратили. Думаем, что бы еще сотворить, но мысли пока – одна тривиальщина.
У него вдруг кольнуло в почках. Сморщившись, он потер спину, вспомнил, что завтра ехать на диализ, нашарил в сумке тюбик с лекарством и проглотил таблетку. Потом спросил: