Перво-наперво Леватый вызвал к себе Беспалого, в котором теперь видел главный источник всех своих бед.
— Ты, гражданин начальник, волком на меня не смотри! — поймав на себе злобный взгляд Леватого, процедил Беспалый. — Ты ведь сам мне руки развязал, а сворачивать на полпути я не привык. А потом, если бы мы не перерезали этих сук вчерашней ночью, то на следующий день они перекололи бы всех нас. Или ты не знаешь наших порядков, гражданин начальник? Мы волки, и если в стае кто-то захромает, то остальные сородичи обязаны разорвать его на куски. Только так можно сохранить стаю.
— За все, что здесь происходит, отвечаю я! И какое, по-твоему, мне следует искать объяснение трем десяткам трупов?! Ты учти, если меня отсюда уберут, тогда и тебе каюк! Я тоже никогда ничего не прощаю и не забываю, особенно если моя служба пойдет наперекосяк из-за глупости одного паршивого зэка.
— А ты на меня не лай, начальник, я тебе не сявка! Я смотрящий! И навел здесь такой порядок, какого ты не сумел обеспечить. А как ты знаешь, любой порядок требует жертв. Прирезанные суки будут хорошим примером для тех, кто надумает бузить.
В кабинете начальника лагеря на несколько минут воцарилась мрачная тишина. На сей раз Леватый не предложил своему гостю даже воды, и это было дурным знаком.
— И что ты посоветуешь мне делать, когда твой друг Веселовский пригонит сюда инспекцию? — поинтересовался Леватый.
Беспалый криво усмехнулся. Он по-прежнему находился под впечатлением событий прошедшей ночи, а память цепко хранила ощущение, когда сжатый в руке нож с легкостью распорол живую плоть, как будто провалился в пустоту. Теперь он отчетливо понимал, что начальник зоны ему не опасен: самое большее, на что он способен, — это капризно кривить губы и изображать из себя обманутого.
— Что тебе посоветовать, гражданин начальник? — задумчиво протянул Беспалый. И, улыбнувшись, произнес холодно: — Вешаться!
Беспалый, не прощаясь, поднялся со стула, широко распахнул дверь и, насвистывая легкий мотивчик, как ни в чем не бывало вышел в коридор.
Отныне он стал здесь настоящим хозяином, и разве что солдаты-первогодки, еще не успевшие разобраться в лагерной иерархии, не отдавали ему честь. Пока…
* * *
Худшее случилось через месяц, когда в Печорск приехал товарищ Веселовский в сопровождении нескольких офицеров и двух десятков солдат охраны. Уполномоченный Центра уверенно расхаживал по территории зоны, и если бы не знать, что это один из самых влиятельных людей в советской системе исправительно-трудовых лагерей, то можно было бы подумать, что это новоявленный пахан. Веселовский словно врос в свою тельняшку, и она подходила ему так же, как иному блатарю золотая фикса.
С Беспалым Веселовский пожелал встретиться наедине. Небольшая каморка, обитая крепкими сосновыми досками, которую на зоне называли «красным уголком», была прокурена насквозь — табачный дым, казалось, въелся не только в стены и потолок, но даже в стекла, за которыми был виден унылый лагерный пейзаж.
Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.
— Даже и не знаю, чем тебе помочь, — произнес Веселовский. — Ты тут такое натворил, что расхлебывать придется не только начальнику лагеря, но и мне самому. Что тебе было сказано? Навести порядок! Но не такой же ценой! Честно говоря, я даже и не знаю, что теперь делать… Хотя, если говорить откровенно, я не очень жалую всю эту кулацкую публику и ставил бы ее к стене пачками. Но для этого нужны соответствующие инструкции.
— Я вор, а не советский начальник и не привык жить по предписаниям, — огрызнулся Беспалый.
Веселовский выждал значительную паузу, после чего произнес сквозь зубы:
— Только за одну такую грубость любого другого я сгноил бы заживо!
— Так что же вы медлите? Кликните своих холуев, они мне мигом голову открутят.
— Даже не могу понять, чем же ты мне нравишься, парень… — вдруг усмехнулся Веселовский. — Может быть, дерзостью? Я ведь сам был таким.
Беспалый чувствовал себя неуютно в этой каморке. В прошлом году начальник лагеря использовал ее в качестве карцера. А в одну из лютых зимних ночей посадил в «красный уголок» пятерых проштрафившихся блатных. Только один из них сумел выдержать пятидесятиградусный мороз и выжить, за что впоследствии получил погоняло Бессмертный.
— Что же мне с тобой делать? — почти участливо поинтересовался Веселовский. — Если ты исчезнешь, про тебя никто и не спросит. Тебя же нет! Ты же давно числишься в покойниках. Ты не забыл об этом?
Беспалый с трудом проглотил ком, неожиданно застрявший в глотке. Он прекрасно знал породу таких людей, как Веселовский: отправить человека на тот свет для них такое же обыкновенное дело, как загасить окурок.
— Не забыл.
— Это хорошо, — хмыкнул Веселовский и бодро продолжил: — А знаешь, у меня к тебе есть предложение.
— Какое?
— Такое, что ты себя сможешь спасти еще раз… Мне рассказывали, что ты неплохо владеешь ножом. Где ты этому научился?
— Я ведь беспризорник, с детства не расстаюсь с перышком.
— Ну так вот, свою вину ты можешь искупить тем, что приведешь в исполнение некоторое количество смертных приговоров. — Веселовский растопырил пальцы обеих рук. — Тогда я оставлю наши условия в силе, то есть ты получишь новый паспорт на фамилию Беспалый и можешь идти на все четыре стороны. Ты согласен?
— Сдается мне, гражданин начальник, у меня нет другого выбора? — буркнул Тимофей.
— Это точно, — заулыбался Веселовский. — Вот мы и договорились. В этом лагере ты больше не останешься и сейчас поедешь со мной.
— Куда?
— Узнаешь, не торопись. Теперь перед тобой открывается блестящая карьера! — Веселовский снова улыбнулся.
За время недолгого общения с товарищем Веселовским Тимофей Беспалый успел убедиться, что этот весьма серьезный человек по пустякам не скалится. Каждая улыбка Веселовского лично ему, Беспалому, обходилась чрезвычайно дорого: сначала он получил месяц одиночки, потом Веселовский запихнул его на край света. Что же будет на сей раз?
— Не всякий может похвастаться тем, что дважды заглядывал Сатане в глаза, да еще при этом в живых оставался! Ха-ха-ха! — смеялся высокий начальник.
Беспалый невольно поежился от такой шутки: если кто-то и помогал ему, когда он стоял на краю пропасти, то это явно был не господь бог.
Первый свой выстрел Тимофей Беспалый никогда не забывал.
Особенно ярко он всплывал в его памяти в самый неподходящий момент: во время серьезного разговора, за щедрой выпивкой, даже в то время, когда он нежился в постели с бабой. Лицо его при этом мгновенно каменело, и люди, знавшие Беспалого недостаточно близко, невольно пугались этого зловещего выражения. Тимофей и сам страдал от наваждения, которое всецело поглощало его существо, парализовывало волю и не давало размышлять. Но что-либо поделать с собой он был не в состоянии. В этот нежданный момент он мог зло заскрипеть зубами, беспричинно обругаться по матушке и даже прикрикнуть на собеседника.