— Я ни в чем не собираюсь оправдываться, Глист. Я поступил так, как мне подсказывала совесть. И кто меня упрекнет в том, что я сумел спасти жизни нескольких десятков воров? Сделал я это для того, чтобы мы выиграли главное сражение. А быть ли мне паханом на этой зоне… Вы ведь еще не спросили меня, бродяги, а я еще не согласился. Слишком это хлопотное дело! — Мулла скрестил руки на груди.
Он осознавал собственную силу и то, что при желании он мог бы раздавить любую мятежную кодлу и сделаться паханом, не спрашивая ни у кого разрешения. Но в этом случае он нарушил бы один из воровских принципов — на законного вор должен смотреть как на равного. Он был силен не только людьми, стоящими за его плечами, не только беспризорным детством, но и чистотой прошлой жизни. И в этом его спокойном ответе чувствовалась сила, которая в несколько минут способна была перевернуть весь лагерь.
— А знаете что, бродяги, я согласен быть смотрящим, не превращать же нашу жизнь в бардак, — после долгой паузы сказал Мулла и, слегка прищурив раскосые глаза, добавил: — Может быть, у кого-то имеются свои соображения на этот счет?
— Будь смотрящим, Мулла! Ты достойный вор! — поддержали Заки Зайдуллу воры.
— Мулла правильный бродяга!
— Пусть Мулла будет!
* * *
Вечером того дня, когда Муллу избрали смотрящим лагеря, Беспалый опять велел привести к нему Заки Зайдуллу. Лагерный «телеграф» сработал мгновенно, весть о новом смотрящем достигла ушей кума. Молоденький лейтенант, сопровождаемый четырьмя автоматчиками, ткнул в новоиспеченного смотрящего пальцем и распорядился:
— Эй ты, узкоглазый, быстро к полковнику!
Его раздражала медлительность, с которой Мулла приподнялся с нар. Было видно, что уголовник делает одолжение, и если бы не безделье и скука в бараке, то он мог бы и вовсе не сдвинуться с места. Лейтенант хотел было ткнуть Зайдуллу «стволом» в бок, чтобы тот поторапливался, но, вспомнив приказ полковника Беспалого быть со смотрящим посдержаннее, решил воздержаться. Хрен поймешь этого полковника, к чему такие китайские церемонии?
На этот раз лейтенант привел Муллу в комнату отдыха всевластного хозяина зоны.
Полковник Беспалый встретил Муллу, как и в их первую встречу, ласково:
— Если бы ты знал, Заки, как я тебе рад!
Его слова звучали по-настоящему искренне, и Зайдулла на миг усомнился, а тот ли это человек, с которым он расстался не далее как вчерашним вечером? Казалось, будто они не виделись несколько десятилетий и Тимофей обращался не к своему «подопечному», а к другу-подельнику.
Поборов сомнения, Мулла лишь только усмехнулся на чудачества Беспалого.
— Садись вот на этот стул. Здесь у меня поприличнее, чем у вас в бараке. Знаешь, я тут пробыл в бараке всего лишь несколько минут, но дощатые нары навели на меня такую тоску, что хоть волком вой. Поэтому я уже давно предпочитаю металлические кровати. Потрогай, — махнул рукой полковник в угол, где стояла металлическая кровать с высоким изголовьем. — Ты даже представить себе не можешь, какая она мягкая!
Заки, усмехнувшись, подумал, что так же искренне восторгается пятилетний малыш, когда получает новую игрушку.
— Знаешь, — продолжал Беспалый, — я тебе сочувствую. Ведь было время, когда и я мучился на дощатых нарах! Признаюсь, Мулла, я ведь и сам не сразу привык к такой роскоши, поначалу-то на свою кровать я все доски стелил. Вот что значит сила привычки! А потом ничего, понял, что на перине не хуже будет. Да ты садись, что-то ты совсем оробел! Я тебя не помню таким стеснительным.
Мулла сел на стул, по-хозяйски закинул ногу на ногу.
— Зачем звал, Тимоха? Или, может быть, по прошлому затосковал?
— Это ты в точку, Мулла! Затосковал! Эх, вернуть бы наши беззаботные денечки, когда мы с тобой беспризорничали на Москве-матушке! Да, было время… Знаешь, Заки, я ведь немного романтик, может быть, поэтому я разыскал на Колыме и Шельму. Думал, посидим вместе, повспоминаем былое, а ты вот на меня дуешься почему-то. Да и Шельма, видно, зло на меня за что-то держит, а ведь я никого не предавал. Что же ты молчишь, Заки?
С Тимохой всегда было трудно разговаривать, даже самый серьезный разговор он сдабривал едкой иронией. Сейчас же вообще получалось некое крутое варево, состоящее из едкой шутки и яростной злобы.
— А чего ты от меня ожидаешь, Тимоха? По-твоему, я должен похвалить тебя за твои воспоминания? Ты бы уж лучше свой треп для баб поберег.
— Несговорчивый ты, Мулла, а жаль, я ведь с тобой по душам хотел потолковать, как бывало раньше. Ведь ты, кажется, сейчас сделался новым смотрящим? — жестко спросил Беспалый.
Заки окончательно убедился, что лагерный «телеграф» работает исправно. Беспалый хотел показать ему свое могущество, доказать, что даже в среде паханов для него не существует тайн. Но он не застал Муллу врасплох.
Мулла впервые улыбнулся. Похоже, он недооценивал полковника Беспалого, а может быть, никогда по-настоящему и не знал Тимоху.
— Надеюсь, ты не станешь убеждать меня, что для этого я должен был попросить твоего разрешения?
— Я вижу, Мулла, ты не разучился кусаться. Впрочем, без этого ты не стал бы тем, кто ты есть сейчас. Очень жаль, что паханом стал именно ты. Но, видно, так распорядилась судьба, а если так вышло, то, значит, ты стал частью моей игры. Сам знаешь, по нашим воровским понятиям если карты разложены, то партия всегда доигрывается до конца. Если помнишь, я всегда был очень азартен в игре и не любил проигрывать. И, конечно же, я не захочу проиграть и в этот раз, тем более что имею на руках все козыри. Я придумал эту партию и хочу, чтобы она продолжалась по правилам, которые диктую я.
— Что же ты намерен делать, Тимоха? Уж не решил ли ты поставить всех нас к стенке?
— Мулла, я могу сделать все! — веско заявил Беспалый. — Если завтра зона сгорит синим пламенем, то мне никто за это даже выговора не даст.
— Тимоха, да есть ли у тебя бог? — сухо поинтересовался Мулла.
— Разумеется, Заки, мы теперь с тобой не те маленькие безбожники, какими были в дни нашей юности. А этот иконостас тебе ни о чем не говорит? — Беспалый взглядом показал на стену, с которой на них смотрела Богородица с сыном на руках. — Как видишь, я не забываю наших христианских традиций. Ты совершаешь свой намаз, но и я молюсь, когда грешу. А теперь иди, а то я очень не люблю, когда мне сбивают масть!
Через два часа взвод автоматчиков оцепил барак, в котором находился со своей кодлой Мулла. Капитан Морозов по прозвищу Пингвин в сопровождении трех солдат перешагнул порог. Несмотря на молодость, он уже успел послужить на зонах Заполярья и повидал немало. Капитан прекрасно знал, с кем он имеет дело, а потому не сомневался, что может получить удар заточкой не только в грудь, но и в спину. Беспалый разрешил ему при первой же угрозе проучить строптивцев горячим свинцом, и капитан Морозов готов был в любую минуту воспользоваться этим своим правом.