— Помню, не забыл, — обронил Мулла глухо. Он и сам частенько вспоминал старого кореша детства Тимоху Удачу. — Только ведь с тех пор времена изменились!
— Для тебя они не изменились, Мулла. Ты был вор и таковым остаешься. А я в отличие от тебя действительно сменил специальность…
— Поздно об этом говорить, Тимоха, что случилось, то случилось, обратно не воротить. Ты лучше колись, с какой стати ты собрал большой сходняк в этой зоне? Не боишься, что какой-нибудь пахан, которого ты опустил до «шестерки», захочет вспороть тебе живот?
— Мулла, ты меня недооцениваешь. Или, по-твоему, я не знал, на что иду? Ты посмотри, какая вас охраняет бригада! Это ведь любимые воспитанники самого Лаврентия Павловича Берии. Орлы! Все бывшие фронтовики, орденоносцы, гвардейцы, откомандированы сюда по его личному распоряжению и по партийной путевке. А потом, если ты обратил внимание, кумовья ходят по лагерю в сопровождении автоматчиков.
— И что же ты думаешь делать дальше?
— Я должен доказать, что не зря ношу полковничьи погоны. Извини меня, Мулла, за откровенность, но я или уничтожу всех, кто не подчинится здесь моей воле, или превращу их в послушных овец. Я ведь не шутил, когда говорил, что заставлю воров работать на мебельной фабрике! Ты слышал мою приветственную речь?
— Не довелось, — кисло скривился Мулла.
— Жаль! Она мне удалась. В стране пора завязывать с преступностью. Товарищ Сталин нам всем четко об этом сказал. Порядок наводить нужно с головы, а значит, с воров в законе. Они подчинятся, тогда всех урок в стране поставим на колени.
— Я вижу, у тебя большие планы, полковник!
— О! Это ты в самую точку, Мулла. Я разворошу весь этот гадюшник. Сегодняшнее побоище — это только начало. Это предостережение тем, кто вздумает ослушаться Тимофея Беспалого. Тебя же я призываю стать на мою сторону и поддержать меня. Все, что потребуется, я тебе гарантирую.
— Ты опоздал, гражданин начальник! Мы способны так же организоваться, как и всякое общество… А может быть, даже быстрее. У вас, у гэбэшников, есть генсек, у нас — смотрящий… Ты же знаешь.
— Ах, вот как! По-научному рассуждаешь. Не ожидал. Серьезный соперник… Но что-то слишком быстро вы организовались. Хотя это даже интересно. Я не люблю легких побед. Я сделаю вот что: запру вашего смотрящего, Хрыча, вместе с его кодлой в отдельный барак и посмотрю, что из этого выйдет. Уверяю тебя, получится веселый спектакль. И я тебе даже в чем-то завидую, потому что ты в этом спектакле являешься одним из главных действующих лиц. Как тебе моя идея — собрать всех паханов Союза вместе? Как думаешь, что из этого выйдет? — Мулла лишь снова скривился. — Здесь слабый станет еще слабее, а сильный окрепнет! Им еще сполна предстоит оценить мою выдумку.
— Только вор мог додуматься до того, чтобы столкнуть лбами законников! — спокойно вымолвил Мулла.
— Ты прав, Мулла, только вор Тимофей Беспалый мог до этого додуматься. Хотя операми такое новшество тоже было воспринято на «ура»! — Глаза полковника сияли от гордости. — Вот увидишь, я еще выбьюсь в генералы! Тебе же, Заки, я по-прежнему предлагаю сотрудничество. И если хочешь, помогу тебе сделаться смотрящим зоны. А сейчас иди и крепко подумай.
Беспалый сдержал обещание — уже на следующий день, после утренней поверки, Хрыча вместе с его кодлой он велел запереть в отдельном бараке, к которому приставил усиленную охрану.
Солдаты-срочники, не очень разбирающиеся в воровской иерархии и званиях, для которых законники были всего лишь зэками, насильно сдергивали строптивую кодлу с нагретых нар и прикладами подгоняли к бараку.
Тимофей Егорович спокойно наблюдал за тем, как молоденькие солдаты топтали сапогами упавшего Хрыча, всякий раз стараясь угодить в лицо. Трое подпаханников Хрыча выхватили ножи, но тотчас были сбиты охранниками с ног и втоптаны в грязь, а их бесчувственные тела с позором, за ноги, приволокли в барак усиленного режима.
Прочие зэки стояли в стороне и напряженно молчали. Кто-то со злорадством посматривал на побитого Хрыча, припоминая обиды, полученные от него. А кто-то смутно подозревал, что это прелюдия куда более страшной развязки. С паханом, о котором сами зэки слагали легенды, солдаты расправились просто — как будто перед ними был желторотый жиган.
Когда в барак был втиснут последний вор из кодлы Хрыча, Беспалый вышел на территорию зоны.
— Бродяги! — громко произнес он. — Кто меня знает, те подтвердят, что я никогда не любил, когда у кого-то на зоне власти было больше, чем у меня. Такую ситуацию я воспринимаю очень болезненно. Поэтому Хрыч получил по заслугам. В этой зоне вся власть находится у полковника Беспалого, прошу не забывать об этом, и я ни с кем не собираюсь делиться ею. А теперь хочу спросить вас, кто недоволен заведенным порядком?
Зэки угрюмо помалкивали. Некоторые знали Беспалого по местам прошлых отсидок. В то время он казался им вором с понятием, и сейчас можно было только предполагать, как здорово над ним подшутила судьба, если из законнного вора произвела в полковники.
Беспалый уверенно выдержал взгляд сотен глаз, а потом произнес:
— Я знал, что у нас с вами будет полное единодушие. Хочу напомнить: мы с вами вылеплены из одного теста. Я вас знаю так же хорошо, как самого себя. Развлекайтесь, бродяги, будьте на моей зоне как дома.
Беспалый улыбнулся на прощание и кивком головы увлек за собой вооруженную охрану.
Так сборище паханов лишилось вожака.
— Ну что, откушали? — зло поинтересовался рыжеволосый зэк, сплюнув на пол через большую щербину липкую слюну. — Это еще только начало. Тимоша нас еще так скрутит, что дыхалку сопрет. Я знаю его столько же, сколько Мулла: если он что-то решил, то сделает непременно. А он решил уничтожить всех воров в законе… Как большевики контру!
Это был Степан Афанасьев, известный больше как Шельма. Он вышел из среды беспризорников и был одним из ближайших друзей Муллы. Судьба развела их на многие годы, забросив в противоположные концы Союза, чтобы сейчас свести вместе под началом общего друга-неразлучника — Тимохи. Когда-то они втроем промышляли карманными кражами на рынках Москвы. Самым искусным среди них считался Тимоха, который за один вечер на многолюдных рынках столицы мог надыбать столько кошельков, что купюры едва помещались в просторных карманах. Он щедро делился с товарищами добытыми деньгами и, давая взаймы, часто забывал про долг. Тимоху обожали не только карманники, но даже громилы. Последние ценили его за то, что он был способен подыскать хату с добром, а то и найти наводчика, который за небольшой процент сумеет не только сказать, когда хозяина не бывает дома, но и в каком месте лучше всего искать сбережения.
Перерождение своего в доску Тимохи в хитрого и безжалостного полковника МГБ казалось ворам неправдоподобным.
— И что же ты предлагаешь, Шельма? — спросил высокий старик со скрипучим, словно рассохшиеся половицы голосом.
Его прозвище было Цыганок. Возможно, такое погоняло этому вору дали из-за курчавой шевелюры, сильно поредевшей на макушке и поседевшей на висках, а возможно, из-за того, что в молодости Цыганок, по слухам, был влюблен в молдаванку невероятной красоты, которая подарила ему трех отпрысков. Цыганок, как и всякий вор в законе, не признавал брака и семьи, зато никогда не оспаривал своего отцовства и гордо заявлял, что по всему Союзу можно отыскать три дюжины пацанят, которые имеют точно такую же физиономию, как у него. Каждый, кто слышал это бахвальство, невольно улыбался. Все дело было в том, что Цыганок отсидел на зонах почти полвека и для налаживания семейного благополучия у него от силы набиралось каких-нибудь года три.