— Ничего, я тебя и в аду узнаю, Мулла. Такого породистого татарина, как ты, больше нигде не встретишь! А помнишь, как мы с тобой на пару бегали к Галке?
— Со Стромынки? — Мулла невольно улыбнулся, вспомнив любвеобильную Галку, которая отдавалась уличным кавалерам за три рубля. — Как же я могу позабыть такое? Она была первой девкой…
Потом Мулла подошел к Славе Горелому, взял его за плечи, встряхнул и произнес:
— Вот с тобой я в аду точно не встречусь. Бог подберет для тебя местечко поуютнее.
Слава Горелый, он же Слава Поп, некогда учился в духовной семинарии, но был исключен с третьего курса за то, что курил табак-самосад, украденный у батюшки. Архиерей из него не получился, зато вышел искусный карманник. Видимо, господь пожалел заблудшую овцу своего стада и наделил ее полезным талантом — незаметно извлекать из карманов богобоязненных сограждан тугие кошельки.
Мулла попрощался с каждым вором и постарался для каждого отыскать то единственное слово, которое могло бы успокоить даже на пороге могилы. В эти минуты Заки напоминал священника, принимающего покаяние ратников, идущих на бой, и отпускающего им грехи.
А когда короткое прощание было закончено, Мулла сказал:
— Бродяги, вы не предали меня в этой жизни. Очень надеюсь, что Аллах не разлучит нас и после смерти. Представьте себе, какая это будет замечательная компания!
За дверью послышались шаги, и молодой уверенный голос строго распорядился:
— Автоматы наизготовку! Быть предельно внимательным! Если кто-то вздумает сопротивляться, пальните ему в лоб! Разрешаю. А теперь открывай!
Загремели засовы, и через секунду дверь распахнулась.
— Граждане заключенные! Всем выходить по одному! Предупреждаю сразу, я не люблю сюрпризов. Если вздумаете шутить, мои бойцы начнут стрелять без всякой команды!
Первым пошел Мулла, следом за ним вышел Стасик, за Стасиком — Слава Горелый, а уж за ним потянулись и все остальные.
Гришуня Маленький встречал кодлу Муллы у выхода. Широкоплечий, с огромной головой, напоминавшей кочан-переросток, он стоял, расставив толстые короткие ноги, и всем своим видом напоминал Соловья-разбойника, способного одним только свистом изничтожить вражье воинство. По обе стороны от него толпилась его шайка, дожидаясь команды порвать на куски бывшего смотрящего лагеря.
Гришуня Маленький долгим взглядом проводил лейтенанта и автоматчиков. Когда последний из них скрылся за казармой, он ласково протянул:
— Вот мы и повстречались с тобой, Мулла! Жаль, что наше свиданьице запоздало лет этак на десять, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. И я надеюсь сполна вернуть тебе должок. А знаешь, я все боялся, что наша встреча сорвется! Это очень хорошо, что Хрыч тебя оставил мне!
Мулла видел, что на каждого его человека приходится по шесть бойцов из кодлы Гришуни и предстоящий бой будет больше напоминать избиение.
— Я тоже хотел тебя увидеть, Гришуня!
Гришуня милостиво улыбнулся. Он знал, что смерть Муллы не будет легкой: он собирался резать врага на куски и швырять эти кровавые ошметки в запретную зону на прокорм сторожевым псам. Коротышка наслаждался своим превосходством. Для него Заки Зайдулла был уже покойником. От разговора с бессильным врагом Гришуня Маленький получал кайф не меньший, чем от ядреной казахской анаши.
— А ты все такой же остряк! И вижу, что по-прежнему презираешь смерть. Я прав, Мулла? А может быть, ты думаешь, что ты бессмертный? Вижу, что твои молодцы так не считают — вона как перебздели! С лица сбледнули! Сколько вас зашло в барак, Мулла, вспомни! А сколько вышло живыми… То-то же!
Мулла оставался невозмутим:
— Гришуня, налепушник, а ты ведь и сам не из железа сделан!
— Ох, и нравится же мне этот парень! — повернулся Гришуня к своим бойцам, которые натянуто улыбались шуткам своего пахана. Не поддерживать веселье Гришуни было опасно — свирепый коротышка мог счесть это неуважением, а за пренебрежение к своей персоне он карал жестоко. — Чуете, братцы, от него мертвечиной разит за версту, а он еще скалится. Ладно, надоело мне слушать его болтовню, прирежьте его! — жестко приказал Гришуня.
От малого джихада следовало переходить к джихаду большому.
Мулла незаметно вытащил из рукава обломок бритвы. Именно так, без страха и просьб о пощаде, должен умирать настоящий правоверный. Тогда можно быть уверенным, что после смерти он сумеет пройти в рай по мосту толщиной в волос, а душа не заблудится в небесных пространствах.
Примеру Муллы последовали остальные бойцы. Никто из них не надеялся выжить, никто не просил пощады, но каждый решил продать свою жизнь подороже. Бродяги не тешили себя надеждой, что после смерти за их душами прилетят белые ангелы, для того чтобы торжественно спровадить в тенистые сады вечности, а потому совсем не страшно было перед смертью взять на душу еще один грех.
— Подходи, кто желает умереть первым!
С караульных вышек солдаты с интересом наблюдали за назревавшей потасовкой. Они помнили инструкции Беспалого: ни во что не вмешиваться! Полковник предупреждал, что существует большая опасность потерять контроль над этой зоной, если зэки вместо того, чтобы резать друг друга, надумают объединиться. Тогда они сумеют разнести в щепки крепко сколоченные бараки и вырвать с корнем сторожевые вышки. Солдаты полагали, что именно поэтому полковник старался натравить одну кодлу на другую.
Имелась у Беспалого и еще одна причина для беспокойства. Три недели назад была «разморожена» зона под Воркутой. Тамошние зэки на целых три недели взяли власть в свои руки, вырезав большую часть администрации и всех сук. Бунтовщиков усмирили на четвертую неделю: пять танков проутюжили гусеницами территорию лагеря вместе с заключенными, превратив этот уголок тундры в болото. Тех немногих, что ударились в бега, затравили разъяренными голодными овчарками. Возможно, такое же решение придется принимать и в отношении беспаловского «беспокойного хозяйства».
— В кольцо их бери! Чтобы ни одна тварь не вырвалась! А то придется бегать за ними, как за крысами, по всей зоне, — уверенно покрикивал Гришуня.
Гришуня был одним из первых в воровском мире, кто начал окружать себя «торпедами» — зэками, проигравшими в карты свою жизнь. С их помощью он не только держал в узде всю зону, но и успешно устранял соперников. Полчаса назад Гришуня провел инструктаж среди «торпед» и пообещал прощение долга тому, кто первым сумеет всадить перо в Муллу. «Торпеды» обещали разодрать наглого татарина на куски, едва он выйдет из барака. Но когда дверь распахнулась и автоматчики вывели Муллу, ландскнехты Гришуни увидели его черные сатанинские глаза и поняли, что на тот свет черти никогда не уходят без кровавой дани.
Заки Зайдулла всегда был вожаком стаи. Матерый, сильный, он напоминал волка, который одним коротким рыком способен укротить самых свирепых соперников. Мулла и сам всегда жил по волчьим законам, установив в своей шайке строжайшую иерархию. Во всем его облике ощущалось что-то от могучего, знающего себе цену зверя. Один взгляд такого зверя способен заставить поджать хвост нахальную овчарку, посмевшую ощерить зубастую пасть. Именно такой взгляд парализует овцу и делает покладистой самку, готовую следовать куда угодно за своим господином. Заки Зайдулла знал, что его окружают псы, послушные строгому хозяйскому окрику. Каждый из них в отдельности ничто, но едва они собьются в стаю, как уже готовы растерзать самого сильного зверя. Даже повадки у врагов Муллы были собачьи: они старались обойти противника со спины, чтобы вонзить клыки (вернее, ножи) в незащищенное место.