— Ничего.
— Ну, так я и думал. Валерка-то от вас не отходит… Что с ним думаешь?
— Ничего.
— Характер у тебя, Ольга Владимировна, скажу тебе как родной, прескверный.
— Ага. И что?
— А ничего. Все, ступай. Но недолго — парню покой нужен.
Матвею уже сменили повязки, помыли, его рука уже не такая горячая.
— Мам… Что случилось? Почему я… здесь?
— Машина взорвалась, сынка.
— А Дэн?.. Где Дэн?
— В палате, Валерий с ним там.
— А он…
— Да руку ему задело, контузия от взрыва тоже, а так в порядке. Сынка, ты поспи. Хочешь попить?
— Да. Мам… Ты здесь была уже.
— Конечно, была, а как же!
— Я знаю… Я слышал.
Он обессиленно закрывает глаз, я прижимаю мокрые руки к его лбу — хоть немного охладить жар.
— Вам надо идти, ему отдыхать нужно. Я вот капельницу ему сейчас поставлю, он поспит. Вы идите, мама, позже снова придете.
— Мам…
— Что, родной?
— Пусть и Дэн придет.
— Конечно. Ты отдыхай, а мы здесь, рядом.
Я не буду плакать и расстраивать его. Я не смогу этого сделать и в палате — там Денька и Валерий, и никто не должен видеть, что я плачу. Но и сдерживаться я больше не могу.
Я почти бегу по коридору, дверь туалета уже рядом, я влетаю в него и обессиленно опираюсь руками на умывальник. В другое время я бы прикоснуться к нему не рискнула, но сейчас мне плевать на микробов. Господи, за что мне все это? За что все это моему ребенку? Почему?
Знакомый запах заставил меня прекратить рыдания. Запах, который я ни с каким другим не спутаю. Духи — хорошие, дорогие, но их слишком много, а как говорят французы, кто пахнет слишком хорошо, тот пахнет дурно. Запах этих духов я чувствовала в тот день, когда какая-то гадина поставила мне капельницу с ядом. И вот теперь я чувствую этот запах здесь.
Кто-то здесь есть, кроме меня — в соседнем помещении ряды кабинок, и кто-то прячется там. Или же просто зашел, а я застала случайно — и я должна знать, кто. Но что делать, если это та же самая баба? У меня нет никакого оружия… Ладно же…
Я открываю воду и типа мою руки, потом выхожу из туалета и прячусь за углом. Я посмотрю, кто выйдет отсюда, и если это та же самая тетка, как раз она мне и нужна.
Напротив туалета, чуть наискосок — процедурная. Я вижу столик с разными блестящими инструментами, тихо вхожу и беру небольшой скальпель — не знаю, что я смогу с ним сделать, но это лучше, чем ничего. Дверь туалета открылась, из него вышла высокая рыжеватая медсестра — в маске, скрывающей половину лица, но это та самая медсестра, из-под халата видны неожиданно мускулистые ноги, обутые в белые не то кроссовки, не то теннисные туфли. Она деловито движется по коридору, а я следую за ней — благо, сейчас в коридоре есть больные и персонал. Она проходит мимо моей палаты, даже не повернув головы в сторону охранников, покидает отделение и спускается вниз. Я, кивнув охранникам, что все в порядке, спешу за ней. Надеюсь, никто из этих ретивых служак не пойдет за мной — им велено охранять палату, а там Денька, вот они и охраняют.
Навстречу идут люди — посетители, больные в пижамах и халатах, врачи и медсестры. Молодой врач в зеленоватой пижаме обгоняет нас и бежит вниз по ступенькам. Я иду на четыре ступеньки позади нее. Хорошие духи, ничего не скажешь — но многовато их, целый шлейф. Вот она повернула от лестницы направо, там за углом — лестница в подвал, напротив прачечной. Я догоняю ее и слегка толкаю, а сама наклоняюсь вперед, опираясь о стену и сжимаясь, словно от боли.
— Извините… Сестра… Помогите мне, пожалуйста.
Она смотрит на меня, в ее глазах мелькает узнавание, а я скрючилась самым естественным образом, и она наклоняется ко мне, протягивает руку. Ну что ж.
Скальпель, который я прятала в рукаве халата, входит ей в бок легко, как я и думала, и она молча падает на меня, я же тащу ее в подвал, толкаю дверь, спускаюсь по лестнице, и целостность ее конечностей, как и то, что делает торчащий скальпель с ее раной, меня при этом совершенно не заботит.
Здесь пыльно и темно, свет льется из зарешеченного окошка, которое снаружи уходит под фундамент. Она стонет, а я приматываю ее к трубе отопления найденным куском проволоки, а потом выдергиваю скальпель из раны. Кровь начинает сочиться по белому халату и выглядит очень живописно даже при таком скудном освещении. Похоже, я попала в печень, а это значит, что без немедленной помощи она умрет очень скоро. Но помогать этой дряни я не собираюсь, еще чего.
Маска слетела с ее лица, рыжий парик упал, и я вижу, что это никакая не медсестра, а молодой и очень привлекательный парень лет тридцати, не старше. Ну что ж, тем лучше.
— Ты сейчас умрешь. Нет, заткнись и слушай. Или ты мне рассказываешь, что тебе от меня надо, сам, или я тебя заставлю рассказать. То есть ты либо умираешь легко, либо долго и тяжко. Дверь я закрыла на засов, нож острый и из хорошей стали, стены здесь толстые, звукоизоляция потрясающая, и я отрежу тебе все, что можно отрезать, но ты все равно скажешь, зачем тебе так нужно меня убить.
Он смотрит на меня со смесью удивления и страха, а кровь вытекает из его тела, и мне совершенно не надо, чтоб он накрылся доской прямо сейчас.
— Если решил поиграть в партизана на допросе, я для затравки отрежу тебе мизинец.
— Ты… не сможешь.
Его руки прикручены к трубе, я разжимаю его кулак и оттягиваю мизинец в сторону. Это и само по себе больно, но отрезать его будет больнее. Я выкручиваю ему кисть так, чтобы прижать мизинец к трубе, примеряюсь в фаланге, слегка нажимаю — и его крик захлебывается — я заткнула ему рот тряпкой, подобранной здесь же. Она грязная, но ему уже не надо беспокоиться о болезнетворных микробах.
— Это я так, чтобы направить наш диалог в конструктивное русло. Чтобы у тебя больше не возникало сомнений в том, что я чего-то не могу сделать. Будешь гнать пургу или изворачиваться — я дело доведу до конца, причем пальцем не ограничусь. Понял? Как тебя зовут?
В его глазах боль, страх и недоумение. На побледневшем лице макияж смотрится нелепо, и вблизи очень хорошо видно, что он мужчина, за женщину он мог сойти только в нескольких шагах, и то если в маске, даже парик и макияж не спасали дело, а уж ведро духов, которое он на себя вылил, только усугубило положение. Он думал, что он Рэмбо — но он просто придурок, который стоит между мной и моим врагом, но это временно.
— Если будешь молчать, я все-таки отрежу твой палец, запихну тебе в рот и заставлю сожрать. Как тебя зовут? Или это слишком интимный вопрос?
— Сергей… Кротов Сергей.
— Откуда ты?
— Из Москвы.
— Кто тебя послал?
— Я… не могу. Это закрытая информация.