– Привет. – Она помахала Кентию рукой и снова стала говорить по телефону. Он присел рядом. – Смотри, – сказала Маша, распрощавшись с последним собеседником. – У меня получилось организовать несколько встреч. Я решила, логичнее начать с первых загадочных цифр. К примеру, у меня будет номер один – я прямо сейчас встречаюсь с девушкой того парня, который был меньше всего изуродован в подвале Берсеневской набережной. Тот, у которого на футболке цифра «1». Слава Овечкин. Тебе достанется спортсмен, пловец, поедешь в Олимпийскую деревню. Он может рассказать о третьем – Солянко Александре, они были коллегами и даже соперниками. Дальше у меня лучшая подруга – родители жертвы оказались на даче – Юлии Томилиной, жертвы под цифрой «2». Зовут Шурупова Татьяна. И нужно еще будет найти собутыльников того Коляна. До них я, по понятным причинам, дозвониться не смогла. Найдешь? – Иннокентий кивнул. Маша отдала ему список с адресами и первая вскочила со скамейки: – Поехали…
Люда с интересом оглядела вошедшую девицу с Петровки. Ну, если уж ТАКИЕ теперь работают в полиции… Люда не могла бы объяснить, в чем суть ее определения «такая». Свитерок без претензий, черные брючки, но, когда девушка прошла на кухню и села ближе к окну, Люда поняла, что это отсутствие претензий – обманка. И вообще вся девушка – обманная: чисто промытые волосы, свежая кожа без мейк апа, коротко, «под мясо», подстриженные ногти. Она могла бы быть музыкантшей – виолончелисткой, к примеру. Причем, судя по качеству вещичек, лауреаткой международных конкурсов. А представилась работником прокуратуры. Хотела узнать что-то новое об Овечкине. Ну, правильно, родители-то его про сына мало что знали – все в своей религии, прости, Господи! Они только однажды с Людой пересеклись – и то случайно, в магазине. Видели бы вы овечкинского папашу: бородища окладистая, в куртяшечке и ботиночках таких, какие не только производить, но даже и носить перестали еще до Людиного рождения. Мамаша не лучше: в платочке, юбка пол грязный метет – ужас! Славка тогда скорчился, представил предков невнятно: мол, знакомься, мои родители. И Люда сразу поняла, почему Славик раньше ее домой не приводил: приведешь тут! Стыда не оберешься. У Людки мамаша тоже была не «ах!», но по ней хоть не сразу было видно, что с дуба рухнувшая, надо было приглядеться-прислушаться. А по этим – ну просто в момент! Как папаша-то на нее зыркнул – того и гляди, в супермаркете проклял бы. Она и сама понимала, что в мини-юбке и с боевым раскрасом имела мало шансов понравиться попадье с попом. Впрочем, попадья сказала тогда ей на прощание вроде: «Храни тебя бог, деточка!» А Людка повела себя тогда неприлично – наверное, нервное: расхохоталась и вылетела пулей из магазина.
Вот и Славки уже нет, и, по правде говоря, не сильно-то она по нему и убивается, а вот смех тот дурацкий в ответ на «деточку» Люда помнила и даже думала, может, пойти в ту церковь, где служил Славкин отец? А потом одергивала себя – батюшка был уж больно смурной, а с попадьей она не знала, как и встретиться? А если встретиться, что сказать? Она ведь, как всякая мать, по сыну убивается, а Люда – стыдно признаться, испугалась по первости и пожалела, конечно, Славку, но не так совсем, как если б любила без памяти. Хорошо проводили время, и только…
Это она и пыталась втемяшить элегантной следовательнице, когда та стала расспрашивать, что за человек был Доброслав Овечкин. Люда и забыла, что Славка на самом деле был Доброславом. Славка и Славка. Мозги у его родителей все-таки явно с загогулиной. Люда вздохнула, поглядела на девицу с Петровки и выпалила первое, что в голову пришло:
– Да болтун он!
– Что вы имеете в виду? – внимательно посмотрела та.
– Ну, не в том смысле, что находка для шпиона! Да кому он вообще был нужен! Просто даже уставала от него, понимаете? Обычно же как? Ты – треплешься, мужик – слушает. А со Славкой наоборот – ты слова не скажи, потому что все пространство занимает его бла-бла-бла. И на любую тему ведь мог распространяться часами! Только скажешь: купила себе новые туфли около метро. Так он – да ты о чем думала, да там одну дрянь продают, да каблуки отваливаются в первый же день! Как-будто сам имел опыт хождения на шпильках! Или вот, к примеру, сказала, что хочу сделать себе грудь третьего размера. Так та же фигня: не думаешь о последствиях, инородное тело, врачи предупреждают…
– Может, просто не мог себе позволить вам ее подарить? – спросила следовательница, а в глазах – ирония. Люда в ответ расхохоталась:
– Чай будете? – И, не дожидаясь ответа, поставила старый, пару раз сгоравший уже чайник на конфорку. – Нет, – сказала она, садясь снова напротив девицы. – Он не жлоб был и не жадина. Были б деньги хоть на одну сиську – дал бы.
– Такая любовь? – поинтересовалась следовательница.
– Да что вы! Сошлись по дурости. У меня был до него несчастный роман с одним му… – Тут Люда чуть притормозила, подумав, что такая лексика может настроить девицу против нее, а ей почему-то очень хотелось следовательнице понравиться – …типом, – закончила она. – Мерзким. Типом. А у Славки, по-моему, никого до меня не было – один треп! Его послушаешь, так сама Софи Марсо предлагала ему себя на Московском кинофестивале – спустилась в метро после гала-вечера и предложила… Но он был ведь не очень представительный, правда. Щуплый, смешной, болтливый и слабый. Не поверите: даже в постели и то заткнуться не мог! Только у меня этой материнской жилки к мужикам нет. Мне наоборот надо – чтобы меня опекали. А ему бабу нужно с яйцами… Ой, простите, нужно было…
Люда почувствовала вдруг, что сейчас расплачется, но сдержалась – в паузу, пока сдавленное рыданьем горло не позволяло говорить, заварила чай. Выставила на стол печенье. Девица тактично молчала, потом отпила из чашки интеллигентно, посмотрела на Люду, севшую напротив и нервно болтавшую ногой.
– Мне очень жаль, – тихо сказала она.
Видно было, что и правда – жалеет. То ли Славку, то ли ее, Людку.
– А-а-а… – протянула Людка, шумно втянув носом воздух. – Уж два года прошло. Не ищите вы там ничего со стороны Славки: он болтун, но не сволочь. Единственное, что мне не нравилось: родителей своих ругал, издевался над их «житием», как он это называл, высмеивал от жизни оторванность. Так какими им быть-то при их занятиях?
– А чем занимались родители Доброслава?
– Так поп с попадьей!
Рука следовательницы, занесенная над вазочкой с печеньем, застыла.
– У вас там что, в показаниях не написано? – удивилась Людка.
– Написано, только я не обратила внимания. Тогда, – призналась побледневшая следовательница.
– Да ладно, с кем не бывает, – великодушно махнула рукой Людка. – Мне они тоже не показались. Но родители все ж таки, не знаю. Однажды знаете что учудил? На службе, пока отец там чего-то «долдонил» (это его слова), вошел и запел громко, а голос у него был ужас, знаете, такой высокий.
– Фальцет, – медленно произнесла следовательница.
– Ну да, типа того. Так вот, он фальцетом запел песню: «…Люби меня, бери меня…» Ну, вы знаете…