Он почти добрался до своей предпоследней остановки. Вход в огромном здании, выстроенном буквой «П», с Бульварного кольца. А поперечной своей перекладиной дом выходил на Знаменку.
Он подумал, что потом прогуляется и по этой улице – в надвигающихся сумерках перед ним встанут, будто никогда и не были снесены, две церковки: одна – святого Николая Чудотворца Стрелецкого, с тремя маковками и колокольней, на месте которой «они» отстроили аляповатую часовню. И еще одна – Иконы Божьей Матери, где сейчас лишь детская площадка, совсем рядом с домом № 19. На «дело» ему хватит и получаса – а потом медленная прогулка в сторону Боровицкой площади и оттуда – на набережную.
Он показал свои документы на проходной – ему немедленно выписали пропуск. ГВМУ – значилось на пропуске. Для непосвященных: Главное управление Министерства обороны Российской Федерации. И в углу – заковыристая эмблема, которую он не без любопытства рассматривал в лифте: традиционная змея, обвитая вокруг чаши, а в самой чаше что-то лежит. Кинжал? Ступка? Вокруг венок из дубовых листьев, сверху орел, снизу красный крест: ух ты! Он усмехнулся: геральдики хреновы.
Он постучал в кабинет – секретаря уже не было на месте, на это он и рассчитывал – и зашел под приветственные басовитые раскаты: хозяин кабинета даже поднялся ему навстречу. В глазах читалось некоторое недоумение – что могло понадобиться у него прокурору? Но, в конце концов, от встреч с такими людьми, как этот прокурор, не отказываются, даже когда дорастут до многометрового кабинета с видом на Кремль. Они потрясли друг другу руки, а потом Леонтьев – хозяин кабинета и глава департамента – сел в кожаное кресло во главе длинного, как каток, блестящего лакового стола и сделал приглашающий жест широкой ладонью.
– Наслышан, наслышан, – пророкотал он и уставился на мужчину в старом плаще: – Чем, так сказать, обязан?
Мужчина улыбнулся, обнажив плохо вставленные искусственные челюсти:
– О! Я буду краток: знаю, ваше время дорого. Один маленький вопрос, – сказал он. – До меня тут дошла информация о нескольких подряд самоубийствах. Так сказать, суицидах напоказ. Все покончившие с собой – воины-афганцы. И вот что я выяснил. – Улыбка мужчины в плаще превратилась в оскал, или она им и являлась с самого начала? – Что всем им отказали в давно запрошенных инвалидных колясках. Тем же запретом, продиктованным, по официальной версии, экономией средств, были аннулированны льготы по лекарствам ветеранам…
– Я не совсем понимаю ваше вмешательство во внутриминистерские дела. – Леонтьев пытался держаться в рамках приличий, но на широком, открытом лице, явно помогшем ему сделать карьеру, читалось с трудом сдерживаемое раздражение. – Вы знаете так же хорошо, как и я, насколько сократились федеральные бюджеты!
Мужчина покивал, покачал в такт головой и ногой в старом ботинке и продолжил как ни в чем не бывало:
– Однако, по моим сведениям, в то же самое время в ваш кабинет был закуплен мебельный гарнитур. – И он ласково провел пальцем по сверкающей столешнице: – Вишня?
Леонтьев кивнул.
– Чуть больше, чем на пять миллионов рублей. Вся эта резьба, бронза, хорошая кожа стоит своих больших денег, стоит. – Он встал, подошел совсем близко к Леонтьеву и доброжелательно спросил: – Седалище не слипнется?
– Да как вы смеете?! – Леонтьев начал медленно подниматься с кресла, обтянутого этой самой кожей, встал и оказался одного роста с чудным прокурором. И вдруг услышал щелчок. Он скосил глаза – всего в паре сантиметров от виска на него, не мигая, глядел черный зрачок пистолета. И еще: он впервые увидел так близко глаза мужчины в потертом плаще, и зрачок пистолета показался ему вдруг почти дружелюбным.
– Что вы де… – начал Леонтьев, но мужчина приказал главе департамента молчать и ловким жестом опытного фокусника одел ему на голову нечто между маской и кляпом. Из другого кармана плаща он вынул широкий бежевый скотч и привязал Леонтьева к его дорогому креслу. Леонтьев мог, наверное, в какой-то момент вырваться. Но черный пистолет… Но полное отсутствие нервозности у прокурора. Его спокойные, выверенные движения – вот он подошел, положил на стол обыкновенный черный дипломат и стал так же неторопливо вынимать из него один за другим деревянные колья и аккуратно выкладывать на стол.
Леонтьеву казалось, что он сходит с ума: то, что сейчас происходило с такой обыденностью в его кабинете, просто не умещалось в сознании. «Зачем ему нужны колья?» – подумал он. Не дожидаясь ответа, взгляд его заметался испуганной птицей и вдруг – замер. Он чуть-чуть двинулся, подкатившись ближе к столу: новая мебель не заскрипела, ковролин скрадывал звуки. Ступней в длинноносом, мягкой кожи ботинке он пытался нащупать тревожную кнопку под столом – кроме обычной кнопки, связанной с внутренней охраной здания, имелась и такая, напрямую выходящая в местное отделение полиции. Еще миллиметр, еще… Он замычал, чтобы отвлечь прокурора от своих движений, – и – о счастье! – сумел-таки нажать на заветную кнопку.
Звонок поступил, когда они уже подъезжали к городу. Камышов кричал в трубку, что только что в отделение полиции Центрального района поступил сигнал: у них там новая система – стало слышно все, что происходит в кабинете у главы департамента.
– Какой-то бред! – возбужденно кричал Камышов. – Тонкий голос, будто бабий, но не бабий, нес бред.
– Где?! – перебил его Андрей.
– В Военно-медицинском министерстве на Знаменке, оно еще на Бульварное кольцо выходит…
– Где группа?
– Мы выехали, Андрей. Через пять, максимум десять минут будем на месте! Шесть часов – чертовы пробки!
– Он на это и рассчитывал, – тихо сказал Андрей. – Ладно, делайте, что можете.
– Что за бред он нес? – спросила у Камышова Маша, которая не упустила ничего из телефонных криков.
– Они послали мне запись на мобилу через Интернет! – с гордостью за техническое оснащение родной полиции сказал Камышов. – Сейчас дам послушать!
Андрей включил громкоговоритель в телефоне: сначало было слышно чье-то мычание.
– Он надел на него кляп! – прошептала Маша. А потом высокий и оттого еще более страшный голос стал произносить нараспев слова: «…злобные духи последнего, 20-го мытарства, – немилосердия и жестокосердия. Жестоки тут истязатели, и князь их лют, с виду сухой и унылый. Если бы кто совершал и самые великие подвиги, изнурял себя постами, непрестанно молился и сохранял чистоту телесную, но был немилостив, таковой из этого последнего мытарства низвергается в бездну ада и не получает милости вовеки. Приговариваю тебя, грешник, к немедленному низвержению в ад через сажание на кол».
– Слыхали? – вновь проявился в трубке камышовский голос. – Жуть берет, нет? Ладно, мы уже подъехали!
– Не отключай телефон, – сказал ему Андрей. Он нащупал под сиденьем мигалку и, не снижая скорости, поставил ее на крышу машины.
Они стали продвигаться быстрее, но все равно медленно, чудовищно медленно, а в это время Камышов лаконично комментировал обстановку: «Подъехали, шеф. Окружаем входы. Зашли в здание. Разделились: мы поднимаемся по лестнице, остальные – на лифте». Маша сидела рядом, натянутая как струна. Слышен был топот многих ног, потом со скрипом открылась дверь пожарного хода, опять топот, пауза, грохот выбиваемой двери, и вдруг – внезапная тишина.