Больничный рай? Как переход к раю настоящему? Скинул крышку с ведра, стал туда с тарелок соскребать ложкой. Да, состав мусора тут разнообразный: прогорклые окурки, тампоны окровавленные, чьи-то трусы обкаканные. Жадно вдохнул. Привыкай, не стесняйся. Третье дыхание твое, может быть, самое глубокое.
Сполоснул тарелки чуть теплой струей, составил горкой, по коридору понес. Встречая взгляды, почему-то лихо подмигивал: все о’кей!
В столовую внес, обклеенную веселыми аппликациями, тарелки на клеенку поставил: вот! Пожилая нянечка, что управляла тут, – седая, краснолицая – всплеснула ладошками:
– Это супруга ваша прислала? Ну молодец!
Обратно как на крыльях летел. И вдруг – Нонну увидал. Топает понемножку своими крохотными ножками!
– Ве-еч! – радостно проговорила. – Что ли выписывают меня?
– Ну!.. А кто тебе сказал это?
– Сестричка! Ну… сказала она, что капельница эта последняя. Кончен курс. Ве-еч!
– Ну чаво тебе?
– Узнай, а? Ить интерес-на!
– Ну а что? Можно! Вместе пойдем?
– Не-е. Я боюсь. Я лучше тут тебя буду ждать. Вдруг ты выйдешь и скажешь, – она мечтательно сощурилась, – поехали домой!
– Жди!
Я сам похолодел от столь неожиданной возможности – как-то не подготовился. Думал… А что вообще-то я думал? Что вообще-то хотел?
Хорошо, что перед входом в кабинеты врачей был такой отросток-аппендикс, закрытый занавеской. Я хоть постоял там немного, приходя в себя. Нонну домой? Прекрасно. И ее бредовая собачка к нам перебежит, и прочие чудеса начнутся. Нет, надо сначала понять. Я вернулся к ней.
– Занято, – безмятежно улыбаясь, сказал я. – Счас. Посидим маленько.
Я собрался с духом.
– Да, кстати, – как бы вскользь, лишь бы протянуть время, сказал я, – тут Настю встретил на лестнице… чего плакала-то она?
Глазки Нонны, весело, оживленно бегающие, остановились, словно пойманные, нижняя челюсть выдвинулась вперед, крупно дрожала.
– А тебе что? – проговорила она совсем другим, глухим голосом.
– Да так просто, – беззаботно ответил я. – Ждем! – Я кивнул на занавеску: -…Так чаво?
– Ты тоже пришел мучить меня?
– Нет… просто я спрашиваю, – начал злиться и я. Значит, только ей можно страдать, к остальным это право не относится?
Я смотрел на нее.
– Пристала ко мне… – Нонна, пытаясь успокоиться, надувала красные щечки мячиком, потом шумно выдыхала воздух, удерживая слезы. Но они все равно проступили на глазах, -…почему я пью, – отрывисто проговорила она.
– Где?.. Здесь? – пролепетал я.
– Ну а где же еще?! – вдруг произнесла она хрипло и грубо, вовсе в другом обличье… но такое мы тоже видели.
– Так ты пьешь… здесь? – проговорил я.
– …Нет, конечно! – с какой-то хамской ухмылкой сказала она. Так. И это она хочет выписываться?
– Ну и оставайся тогда тут всегда, если тебе так нравится! – тоже грубо произнес я. У меня тоже есть нервы!
– Вон-на что! – произнесла она нагло.
Я сидел раздавленный полностью. А только что ликовал! Идти к Стасу?
Но с чем? Мы долго молча сидели. Вдруг – словно переключатель щелкнул – она засияла снова, улыбалась весело и слегка плутовато:
– Ве-еч! Ну сходи, а?
Не в силах сказать что-либо, я поднялся с трудом. Пошел. Зачем-то задвинул за собой занавеску. Постоял. Но что можно выстоять тут?
Испариться бы лучше совсем, чтобы не решать, не думать! Два решения
– и оба ужасны. Трудно какое-либо предпочесть. Глаза не разбегаются, а, наоборот, сбегаются к переносице, чтобы не видеть ничего. Назад хода нет: что я ей скажу? А вперед? С чем я оттуда выйду? С каким решением? Одно знаю – с ужасным. Приятных решений тут нет.
Что она сейчас там сияет, не исключает того, что час назад она обдала Настю ужасом. Наверняка то есть! И так, видимо, будет всегда, раз Стас решил ее выписать: ничего больше сделать нельзя. Остальное
– мое. Третье дыхание. Самое большое счастье бывает, оказывается, между ужасами! Я постучал.
– Да, – донесся усталый голос.
Замотали его! Чуть приоткрыв дверь, я влез в щелку: может, так больше понравится ему? Дальше особого простора тоже не наблюдалось: узкий кабинет, заставленный столами, Стас – в дальнем углу.
– Садитесь, – произнес он.
Я втиснулся между двумя столами.
– Как раз хотел с вами поговорить, – сказал он без всякого энтузиазма. Начало не предвещало ничего хорошего – конец, думаю, будет совсем плох. Хочешь – ну так говори! Вместо этого он долго сосредоточенно играл в бирюльки – поднимал с магнитной черной тарелочки гирлянду скрепок, любовался ею, опускал и вытягивал снова.
Совсем, видно, выдохся – рта не может открыть! Открыл-таки.
– Ну что… – Стас произнес.
– Ну что? – я повторил как эхо.
– Состояние, в общем-то, стабилизировалось.
Вопрос только – какое состояние?
– Острый алкогольный психоз, опасный для окружающих, удалось, к счастью, снять.
Я кивнул, соглашаясь.
– Могу вам сказать теперь – стоял вопрос о буйном отделении, и довольно остро. Один голос перевесил – чтобы лечить ее здесь.
Я всегда был за демократию.
– Ну а теперь… вы видите, – он гордо сказал.
Я кивнул. Одобряюще. Понимающе. И с оттенком признательности, я надеюсь?
– А до бесконечности мы ее держать не можем. У нас ведь здесь не клиника, а НИИ. Научные кафедры. Нас в первую очередь интересуют больные… подтверждающие, так сказать, наши теории! – Он улыбнулся.
– А она – не подтвердила? Никакой теории? – Я натянуто улыбнулся.
Скоро кожа лопнет от этих улыбок! Уж не могла подтвердить какую-нибудь теорию! Даже в сумасшедшем доме оказалась глупее всех!
– Ну почему? Подтвердила, – продолжал улыбаться Стас. – Но старые.
Давно известные.
Что дура дурой и останется! – самая старая и самая верная теория.
– Вы хотите забрать ее? – Стас как-то опередил не только мои слова, но и мои мысли.
– Да, – быстро произнес я. А что мне оставалось.
– Но вы осознаете… – проговорил он.
Осознаю. А куда денешься?
– Но… от тяги к алкоголю… вы ведь избавили ее?
Помолчав, Стас покачал головой.
– Если вам кто-то скажет, что лечит алкоголизм, бегите от такого человека немедленно. Это шарлатан! – Он произнес это, видимо, гордясь своим глубоко научным… бессилием.