Не помню, как я вылез, дышал на траве. И осознавал с отчаянием (хотя еще и без ясных слов), что это еще лишь начало моей странной судьбы
– отвечать за странности других людей! Ценил ли он мою поддержку – или, наслаждаясь моим услужливым несовершенством, еще сильней возносился и замыкался? Этого уже не узнать. То лето кончилось, а следующее уже оказалось совсем другим. Кем, интересно, он стал?
Заинтересовал ли еще кого-нибудь своей странностью, кроме меня, или я остался первым и последним, перед кем он открылся и кто так внимательно смотрел на него?
То лето кончилось, растаяло, больше не вернулось, и странного своего спутника я не видел больше никогда.
Вернувшись, я сразу ощутил поддержку родных стен, почувствовал, как я привык к городу и двору – это уже мое, надежное.
Я уже кожей чувствовал и любил жар нагретых кирпичей высокой стены двора, предчувствовал – и наслаждался переходом с нагретого двора под сырую, прохладную заплесневелую арку. Я хозяин, владелец этого!
А друзья? Слушатели? Слушателями я их, понятно, не называл даже в мыслях. Просто чувствовал, что они нужны мне, чтобы я не провалился снова в одиночество и тоску. Когда чего-то страстно жаждешь – все образуется!
К счастью, компания сверстников нашего двора отнюдь не повторяла наш полудикий класс. В нашем дворе дома № 7 по Саперному переулку собирались в основном дети научных сотрудников Всесоюзного института растениеводства – то была отнюдь не обычная уличная компания. Хотя возглавлял тогда нас сын дворничихи Юра Петров – но какая это была дворничиха, и какой Юра!
С ребятами нашего двора я схожусь чуть легче, чем с дикими одноклассниками, – хотя и тут приходится заниматься не своим, а тем, что принято. Помню самый большой в те годы праздник – седьмое ноября, день Октябрьской революции, холодное солнечное утро. На тарелке передо мной – мягкая буженина, сделанная бабушкой. Вдруг рябой светлый зайчик со скоростью, недоступной материальным предметам, проскальзывает через комнату, потом возвращается, дрожит на потолке. Это – меня зовут! – радостно понимаю я. Подскакиваю к окну. На другой, солнечной стороне улицы стоят мои друзья.
Снисходительно-добродушно щурится Юра Петров, исключительно по случаю праздника взявший в руку такой несерьезный предмет, как зеркальце, и занявшийся пусканием зайчиков. Но – праздник, что делать?! – говорит его улыбка.
Крикнув что-то радостное бабушке в кухню, я выскакиваю за дверь.
Через холодный мраморный подъезд выбегаю на пригретую солнцем улицу.
Улыбающиеся ребята приближаются ко мне. По случаю праздника нам предстоит увлекательный и рискованный поход. И благодаря Юре, его спокойному и уверенному стремлению к справедливости и добру, ребята не забыли про меня, как это было в предыдущие годы, а вызвали и берут с собой!
Мы выворачиваем с переулка, идем в сторону Невского. Я гляжу, как вымыты, причесаны, аккуратно одеты ребята – это в честь Юры Петрова, являющего пример! Мы на ходу теснимся к нему поближе, доставая ему примерно до локтя.
Я взволнованно думаю – что сделать, сказать, как отличиться? Такой яркий запоминающийся день, когда мы все вместе, повторится не скоро, и нельзя его упустить – так всю жизнь упустишь! Взгляд мой блуждает по улице, останавливается на большом застекленном щите объявлений.
Какой-то вуз проводит "День открытых дверей" и извещает об этом.
– День… отрытых зверей! – громко (чтобы Юра меня услышал), кивая на щит (чтобы он меня понял), восклицаю я.
И он понимает – и его одобрительная улыбка подстегивает остальных.
– День… откопанных животных! День… мертвых людей! – изощряются мои соперники. Юра слушает их, но лицо его не меняется.
– Да нет. Валера получше соображает всех нас!
Он был первый, кто заметил меня! Не родители, которые своих детей всегда любят, – а посторонний серьезный, наблюдательный человек!
Эта первая в жизни похвала оглушает, качает меня. Как будто через какое- то долгое время я выныриваю, вижу улицу, слышу гвалт друзей, уже возбужденных чем-то совсем другим. Слегка приотстав, я их догоняю, подпрыгивая. Был ли в моей жизни более счастливый момент?
До этого не было!
Свое счастье я прячу глубоко. А сейчас с удвоенной добросовестностью включаюсь в общее обсуждение совсем других дел.
Невский отгорожен грузовиками и милицией, туда не пройти и не увидеть праздничный военный парад. Надо – быстро и четко решаем мы – идти в обход, к Летнему саду. После Дворцовой, знаем мы, военный парад пойдет по набережной, и сквозь решетку Летнего сада можно будет увидеть его. По улице Пестеля мы подходим к Летнему саду – там толпа идет быстро, почти бежит. Радостно передается – оцепление перед Летним садом на минуту ушло, скоро там появится смена караула
– а сейчас, еще несколько минут, можно прорваться. Толкаясь, люди втекают в аллеи. Какой-то крепыш в шляпе отталкивает локтем Юру и убегает дальше к решетке Летнего сада, за которой уже грохочет по набережной техника.
– Шляпа в шляпе вырвалась вперед, – насмешливо произносит Юра.
Мы смеемся и вдруг замираем. Бег крепыша меняется, ноги его двигаются все медленней, и вот он останавливается и оборачивается. И медленно идет к нам.
– Бежим! – кричит Сережка Архиереев, и мы кидаемся врассыпную… но потом останавливаемся, смотрим назад.
Юра не двинулся с места – стоит и ждет, когда крепыш приблизится.
"Вот так, – с замиранием понимаю я, – надо уметь отвечать за свои слова… особенно если сказал их не просто так!"
Крепыш приближается. Мы сгрудились постепенно за Юриной спиной… но не очень близко. Настолько близко, насколько хватило нам смелости.
Крепыш разглядывает Юру. Мимо к решетке несется радостная толпа – драгоценное время ограничено.
– Это ты… про шляпу сказал? – зловеще произносит обиженный.
Можно еще отречься, слукавить!
– Да! – произносит Юра. Потом спокойно добавляет: – Извини.
Люди, подбегая к решетке, залезают на мраморные тумбы… скоро там не будет мест! Крепыш, чуть помедлив, тычет Юре в зубы не очень крепко сжатым кулаком и, развернувшись, мчится к решетке. Да, за слова, тем более меткие, иногда приходится отвечать! – это и я чувствую, вместе с Юрой. Мы стоим молча. Юра вынимает аккуратно сложенный платок. Вытирает губы. Пауза. Потом Юра поворачивается, улыбается. Да – приходится отвечать. Но никакой в этом нет трагедии!
Может быть, это торжество.
– Ну что стоите, как засватанные? Вперед!
Вот так вот! Мы радостно мчимся к кованой чугунной решетке. И успеваем еще влезть на тумбы – правда, по несколько человек на одну.
Тяжелая гусеничная техника грохочет по брусчатке так, что невозможно ни сказать, ни услышать. Мы только обмениваемся восторженными взглядами, поднимаем пальцы. И наконец грохот обрывается. Тишина давит на уши. Какие-то искушенные люди (среди них "шляпа в шляпе") утверждают, что скоро должна пойти тут еще одна колонна. Напрасно повисев еще полчаса, люди отцепляются, спрыгивают, идут. Парень в шляпе снова почти прижат толпой к нам, но Юра спокоен, – не ускоряясь, но и не замедляясь, идет себе.