– Ты чего – самоубийством решил покончить?
– Почему это? – удивился я.
– А зачем тогда эти брикеты?
– Для тепла!
– А-а! А я думал – для самоубийства! Ты разве не знаешь, что эти брикеты – для котла? А в этой печке – верный угар, причем даже при открытой задвижке! Не знал?
– Знал бы – не взял… – Я с ужасом смотрел на брикеты. – А тебе не нужны?
– Да нет, я еще поживу немножко. А откуда они у тебя?
Я рассказал.
– Да-а. Хорошо о тебе заботятся потенциальные читатели! Лучше выкини!
Да! – восхитился я. Ай да Фаныч! Я-то думал, что уже списал его, описав, – а он исчезать и не думает, напротив – меня чуть не уморил.
Настоящий герой! Вечный! Вот так работаем!
– Погоди! – крикнул я вслед уходящему другу.
– Да ладно уж – вижу! – Он махнул рукой, и вскоре послышался стук мотора, который я всегда узнаю. Надеюсь, друг не обиделся?
Я накинулся на машинку. Пережитое потрясение, как ни странно, сильно подтолкнуло сюжет, хотя речь там шла о другом. О чем?
Прошедшей зимой цены на продукты подскочили в тысячу раз! Так – оздоровление экономики. Но если бы цены подскочили всего в десять раз – и то не по карману. Карман был пуст. Все прежние пути обогащения как-то исчезли. Надвигался весьма необычный Новый год – за абсолютно пустым столом, даже картошки не было. Мало того, что продукты подорожали астрономически, их еще не было пока нигде – обещанное оздоровление еще не наступило. Ложись и помирай! Мы с женой так и решили встретить Новый год: в постели, еще живыми или уже мертвыми. Сколько выдержит голодный организм.
И тут вдруг брякнул звонок. В дверях стояла румяная Снегурочка. В прозрачном пакете у нее была пачка пельменей и бутылка водки! Я сглотнул слюну. Вот она, цена моего незаурядного дарования!
"Подходяще!" – как отец говорил.
– Вы ко мне?
– К вам, Валерий Георгиевич! – не без восхищения в голосе проговорила она.
К тому же она оказалась известной актрисой. Точно – в роли стюардессы ее видал! В отличие от меня и других моих несчастных коллег, у нее в тот момент было все (а сейчас – все и еще больше).
Она уверенно изложила предложение – уехать с нею на международном пароме "Анна Каренина" для написания сценария будущего фильма, связанного с паромом и, ясное дело, с деньгами пароходства.
– Но мы напишем о чем захотим, Валерий Георгиевич! – с энтузиазмом воскликнула она. – Ну – вознаграждение, естественно, гарантируется.
Ну и, конечно, питание тоже!
"Да я бы и за одно питание согласился!" – подумал я, когда еще на трапе голова моя закружилась от волшебного запаха борща.
Правда, я не знал еще, о чем фильм. Но догадывался – о горьких муках любви в комфортных условиях международного парома, полного всяких баров, ресторанов, саун и т. д. Оказалось, что это не так легко.
И вот теперь я писал об этом на холодной террасе, борясь со смертельным соблазном все-таки бросить пару брикетов в печь, что придавало действию еще большую остроту. Писал о том плавании – но так, как хотелось мне. О ней? Писал! По-своему. Ее "золотые цепи" сбросил я довольно легко – фактически пачкой пельменей гонорар и закончился, дальше шел борщ по-флотски, но уже за счет корабля. Но и он кончился – паром вернулся на родину, и на берегу наши отношения охладели.
Но душа моя пела – плавание прервало мое умственное оцепенение, вызванное закрытием любимого издательства, и я писал повесть. Она называлась "Будни гарема".Там и моя "заказчица" была, в несколько вольной интерпретации. Но не она только, черт побери! Это был Гарем
Муз. Кроме самой последней Музы – Музы коммерческой, представшей передо мной в виде той роскошной блондинки, умыкнувшей меня на паром, – в повести были еще Муза заграничная (в те годы цена писателя определялась его успехом за рубежом) и – просто Муза, не по корысти, а по душе. Как ни странно, они не ссорились между собою, а сплетались в довольно дружный гарем.
Повесть мчалась, как конь. Вовсе нет ничего плохого, понял я, в наступлении новой эпохи, когда от книг уже нужно не только глубокое содержание, но и азарт, скорость, напор, интрига! Ради бога! Секс, аморальность? Нашли, чем пугать! И это нам не чуждо, и это послужит нам. Как моя бабушка говорила: "Доброму вору все впору!" В упоении, в азарте я бегал по даче и, несколько раз, потеряв голову, чуть было не затапливал печь брикетами.
К осени, допечатав повесть, я помчался в город. Вот так вот!
Испугали сексом, интригой! Нашли кого пугать, и главное – чем! Нас советская власть не испугала! Хотите занимательности, преодоления всех прежних запретов? Получите! И если верить тому, что теперь, в свободной конкуренции, победит самое завлекательное, – значит, я богат!
Но я-то думал, что будет честная конкуренция, буйство роскоши – это я как раз люблю! Как все мы в ту пору, я непомерно идеализировал подступающий капитализм.
Ни фига! Никакой роскоши! Только самое банальное, хилое – и по самой дорогой цене. Вот главный бизнес-план! Гляжу на витрины самых дорогих бутиков Невского, занявших место парикмахерских, булочных и даже общественных туалетов, и слезы лью. За это мы сражались на баррикадах? Обещанная роскошь где? Над ценниками с шестью нулями висит абсолютнейшая рванина! Последний "бренд" этого сезона – какая-нибудь блеклая майка с меховым воротником, причем мех искусственный, ясное дело! Бедные богатые! Дрянь производят, толкая задорого (иначе быстро не обогатишься), – но ведь такую же дрянь вынуждены и потреблять. Где же роскошь нынче взять? Роскошь делать невыгодно. Пришел к другу-миллионеру домой. Вокзал! Вокзал ему сделали из некогда уютной квартиры! Уж не спрашиваю, что заплатил!
Главное, что и книги он теперь такие же издает: вложить копейку – получить рубль. Потом на этот рубль что-то копеечное покупает себе: где ж сейчас другое-то взять? Бери что дают! Бренд, не к ночи будь помянут!
Тогда, приехав с новой рукописью в город, я не знал еще нашего будущего, только догадывался. В городе восторг мой пошел на убыль.
Наше издательство, я говорил, захирело. Постоял, погрустил, как перед склепом. Раньше сто тысяч книг моих продавали, теперь три тысячи не могут продать. Читателей, что ли, подменили? Как позже выяснилось – именно в этом и состоял план. Только вот чей?
Я вспомнил, что два члена Союза писателей, раньше весьма солидные, респектабельные, вдруг, "укачавшись свободой", открыли весьма фривольное крохотное издательство с названием из трех слов, первые буквы которых складывались в те самые "три буквы"! Неужто теперь можно так? Слегка поежился. Хорошо, конечно, что мы добились свободы, – но куда ж это нас повело?
Это было удивительное время, когда остановилось все прежнее: даже хлеб пекли в маленьких кооперативах. В маленькой кладовочке размещалось и их издательство – в конце длинного и, как ни странно, школьного коридора. Наверное, все миллионеры начинают так? – успокаивал себя я. Мне вдруг стало казаться, что в школе такое издательство не на месте и вряд ли ждет успех и его, и меня. У раздевалки меня остановил дюжий охранник в полувоенном: "Вы к кому?"