Иногда я поглядывал, отрывисто и невнимательно, страшно было внимательно глядеть, на окно тёмной комнаты. Но сейчас оно ничем не выделялось: тёмными комнатами сейчас были все.
Потом я глянул, быстро отдёрнул голову: «Нет-нет. Ничего не видал. Ничего!» Потом, не сдержавшись, снова поднял глаза: за стеклом тёмной комнаты горел огонёк — разгорелся, покачался, потом согнулся набок и погас.
Та-ак! Замечательно. Новые дела. Значит, успокоительные мои мысли насчёт того, что, мол, самая обыкновенная комната, ничего таинственного в ней не происходит, — значит, мои успокоительные мысли снова рухнули!
Лезть туда снизу, через подвал? Нет уж, увольте!
Я вошёл на Гагину лестницу, поднялся на чердак, с чердака на крышу. Наша верёвка была обмотана вокруг трубы, намокла, загрязнилась. Когда я её нервно сжал в кулаке, тёмная вода потекла по запястью. Я обвязал верёвку вокруг живота, затянул так, что не вздохнуть (ничего! Главное крепко!). Всю длину верёвки намотал между локтем и кулаком (никто сейчас меня не страховал — Гаги ведь не было). Сначала я встал на краю крыши на колени, сердце билось как пойманная рыба, потом, держа верёвку натянутой, стал опускать ноги с крыши. Я повисел на натянутой верёвке, потом смотал с локтя первый круг, упал на метр вниз, верёвка выдержала. Потом смотал с локтя ещё круг и ещё приблизился к асфальту на метр, таких метров оставалось до асфальта слишком много! Когда я опускался вниз, вернее, падал на длину очередного мотка, в животе у меня то ли от страха, то ли от сотрясения громко булькало, наверно, весь дом должен был слышать это бульканье и в испуге проснуться!
Я поднял лицо вверх, чтобы увидеть, на много ли спустился. Несколько холодных капель шлёпнуло в лоб. Так, начался дождь, значит, железо на подоконнике будет мокрым, этого ещё не хватало.
Как и в первый раз, я, болтаясь на верёвке, то раскачивался, то крутился волчком, и прекратить этот процесс было невозможно.
Я оказался напротив окна третьего этажа. Кошка, та самая, чёрная с белой головой, сидела среди цветов и не мигая важно смотрела на меня.
Потом усы её шевельнулись, она вроде бы усмехнулась.
Её презрительный взгляд явно говорил: «Это днём вы думаете, что вы главные, но по ночам-то ясно, что главные — мы».
Я, отматывая верёвку с локтя, как можно скорей опустился ниже.
Я уже мог носком ботинка достать до подоконника тёмной комнаты; раскачавшись ещё сильнее, я встал на подоконник, уцепился за раму. Наконец-то я могу как следует заглянуть в тёмную комнату!
Я начал пристально вглядываться в темноту — и в то же мгновение чьё-то белое, искажённое лицо прильнуло к стеклу изнутри!
Не знаю, насколько я потерял сознание, но когда я очнулся, верёвку я крепко держал, но зато раскачивался как маятник между окном тёмной комнаты и окном комнаты кочегара!
Можно, конечно, было попытаться попасть в комнату кочегара… но ведь и она, наверное, замурована теперь Гагиными родителями? Это я помнил, стало быть кое-что я соображал.
Я встал на подоконник тёмной комнаты, поскользнулся и, падая вперёд, надавил ладошкой на раму. Половинки окна разошлись, и я упал внутрь. И сразу же чьи-то руки крепко схватили меня. Я отключился.
Я очнулся от того, что кто-то сильно меня тряс. «Не буду открывать глаза. Ни за что не открою», — думал я. Но потом в движениях этих рук мне почудилось что-то знакомое. Я открыл глаза — надо мною стоял на коленях Гага.
— Ты? — радостно проговорил я.
— А кто же ещё может тут быть? — проговорил Гага хмуро. — Не знаешь, кто тут вход в мою квартиру замуровал? Вот приходится теперь всю ночь здесь сидеть!
— Не знаю… ЖЭК, наверное, дверь заделал! (Сказать, что вход замуровали Гагины родители, я не решился.)
Я был в тёмной комнате, но сейчас было как-то не до неё — я смотрел на Гагу.
— Ты где пропадал? В другой галактике?
— Да, в общем-то повидал кое-что! — уклончиво проговорил Гага (отвратительная привычка у него — уклончиво говорить). — И тут возвращаюсь, можно сказать, подуставший, и какие-то умники замуровали меня! Не ты это догадался, случайно?
— Нет, — только ответил я. Не хотелось мне как-то подробно описывать мои переживания, уж больно высокомерно он держался!
— Сейчас, я полагаю, не стоит дверь крушить — весь дом разбудим! — проговорил он.
— Я тоже так думаю, — холодно сказал я.
— Тогда что же? Глубокий сон.
— Разумеется, — ответил я.
Мы улеглись прямо на полу.
— Я тут поседел из-за тебя… правда, временно, — всё-таки не удержавшись, сказал я.
— Когда это? — недоверчиво спросил он.
— Когда в подвале тебя искал, в кочегарке, в коридоре, в большом зале.
— А! Так ты по старому маршруту только прошёл! — небрежно проговорил он.
Больше я ничего ему не сказал. Ну и тип! Что ни сделай для него, он презрительно усмехается! Не там, видите ли, искали его!
С удовольствием покинул бы я эту затхлую комнату, оставив неутомимого исследователя подвалов отдыхать в одиночестве!
Мы задремали на полу в разных углах. Даже если во сне наши ноги соприкасались — я тут же торопливо отдёргивал свою ногу!
Утомление последних дней всё же сказалось: мы крепко заснули. Когда я проснулся, было так же темно. Я поглядел на мои светящиеся часы, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса: одиннадцать часов утра — а тут тьма!
Видно, этот безумец прав: тут действительно другое время!
Потом я услышал, как он просыпается, чмокает губами, вздыхает — разговаривать с ним я не стал. Хрустя суставами, Гага поднялся, пошёл по комнате, потом послышалось какое-то шуршанье, лёгкий звон — и в комнату хлынул ослепительно яркий свет!
— Что это? — закричал я.
— Солнце, — насмешливо проговорил Гага.
Не думал я никогда, что солнце может так потрясти!
— А почему не было его?
— Шторы, — спокойно ответил он.
На всё ещё дрожащих ногах я подошёл, потрогал шторы. Никогда не видел таких: толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.
— Интересно, — сказал я, ощупывая их. — Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было, чтоб совершенно сюда свет не проходил?
Гага пожал плечами.
— И всё-таки странно, — сказал я. — Кто это комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое связано с ней! Странно только, что никто из живущих в доме не помнит ничего.
— Видно, что-то произошло, когда ещё другие люди тут жили, — предположил Гага.
— Думаю, надо осмотреть её — что-то в ней не то!
Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие, отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нём: 12 марта 1942 года — вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал!