Наверное, знаем…
— Или наследственное, — посмотрел на нас.
— Может, последствия удара копытом? Меня в детстве лошадь лягнула. — Я раскололся, раз уж на то пошло.
— Да вряд ли, — посмотрел на меня. — Приобретенные травмы, говорят, не наследуются.
Хотя мой безумный батя уверяет, что так. Именно «травмами» выводит новые сорта.
— Так откуда же?
— Если бы я знал, здесь бы стоял! — кивнул на строй бюстов.
— А дальше что?
— А ничего. Ждем. Пока себя не покажет.
— Но ведь уже показало?
— Да.
— Так что… госпитализация?
— Ну почему? — даже повеселел. — Забирайте вашу дочь. Может, проживет, про это и не вспомнит!
А может, и вспомнит. Но это уже не волнует их. И это в лучшей из Академий!
Настя лежала в маленькой комнатке на белом топчане. Увидев нас, села.
— Спокойно, Настя! Не так резко. — Врач как давний друг произнес, придержал ее плечо. — Ну, значит так. — Глянул на нас, приглашая к вниманию, и обратился к ней: — Пока — ничего страшного.
Надо ждать?!
— Так что делать с ее головой?! — не выдержав, воскликнула Нонна.
— Делать? — повторил врач. — «Делать с головой» вообще надо как можно меньше. Любое вмешательство в столь тонкую материю (Настя, улыбнувшись, ткнула пальцем в темечко) нежелательно. Слон в посудной лавке — это еще мягкий пример. Главное — избегать стрессов! — Он уже повернулся к Насте. — Больше отдыхать. Соблюдать режим. До свидания, Настя. Сосредоточься. Родители, вижу, не очень серьезные у тебя!
Как догадался?
Вышли.
— Ведь только что отдохнули, блин! — проговорила Настя. И мы не стали ее корить за нехорошее слово.
Мы продолжили наш прерванный путь… Жизнь, кажется, прервалась! Тянулась ровно, а теперь пойдут «узелки!» Трамвай, дребезжа, с натугой, влезал на Литейный мост. Я вспомнил, как солнечным утром Настиного дня рождения мы плыли с Кузей на катере под этим мостом. Двенадцать лет прошло, а жизнь уже не узнать!
Только вошли в квартиру — телефон, звонки уже явно нетерпеливые!
— Алло! Вы куда пропали? — На весь наш скромный метраж зычный голос Кузи. — Мы уже тут извелись!
«Мы» — это их сколько?
— Хочешь с Тимом поговорить? — спросил я у Насти.
Прикрыв глаза, покачала головой.
— Эй! — окликнул Кузя. — А мы тут… сидим.
Это чувствуется. Про царский свой подарок, надеюсь, не забыл?
— Ну, — всхлипнул вдруг, — на отпевание завтра придете?
— Обязательно, — сказал я.
За одним несчастьем надо про другое не забывать!
— На отпевание, конечно, придем, но на похороны в Елово, увы, не поедем! — вздохнул я.
Теперь надо осторожней жить.
Сквозь стену я слышал, что они шептались в ночи, потом Настя (или мать — голоса их стали почти неразличимы) прошептала их фразу — пароль, придуманный еще в раннем детстве:
— Настька, чучело, маму измучило!
И они захихикали.
— Эй ты! Самоварная башка! Просыпайся! — Так весело Нонна будила дочь.
Сели на кухне.
— Ду! — бодро воскликнула Нонна.
Это такой у них с Настей язык. «Ду» — это значит «доброе утро». «Дг» — значит «договорились».
— Ду! — бодро откликнулась Настя.
Зазвонил телефон.
— Это Тимка, наверно! — Настя весело схватила трубку. Выражение лица поменялось. Закатились глаза, и она опять повалилась!
Я поднимал ее на диван, Нонна схватила трубку.
— Дедулька умер! — всхлипывая, проговорила она.
Настю оставили лежать, а сами поехали. Похоронили удачно. Когда человек прожил, все закономерно. Другое дело — оставить там бабку. Ненормальность ее, прежде сдерживаемая дедом, бросалась в глаза. Поминальный стол, однако, сделала великолепный.
— Я поняла, Валерий, кто вы! — сказала кокетливо. — Вы шпион!
Взять ее к нам, конечно, заманчиво. Но с двумя «самоварными бошками» я не справлюсь!
Дома ждала нас мама. Приехала на похороны (долг прежде всего), однако чуть-чуть опоздала (домашние московские дела).
Настя с ней болтала на удивление весело. Про голову свою, естественно, не сказала.
— Настя у вас молодец! Как вымахала! — сказала мама весело, хотя «вымахала» Настя маловато. Подарила московский свитерок любимой маминой «энергичной расцветки».
Сели пить чай. Мама, по своей всегдашней традиции, заехала на Невский, купила в «Севере» фирменный торт. Одно из незыблемых ее убеждений, что в Питере торты значительно лучше московских — это преимущество она нашему городу оставляет. И ее не собьешь. И вовсе не исключено, что по ее воле питерские торты действительно сделались лучше московских.
Потом она прилегла отдохнуть. Я уселся за стол. Должна хотя бы мать видеть меня за работой! «Жизнь удалась-2». Но все мои органы чувств устремлялись уже на кухню. Вот где теперь мой «роман»! Нонна и Настя там о чем-то шептались (не расслышать), потом громче, но еще неразборчивей, потом стали приглушенно ругаться.
— …Но не при ней же! — донеслась весьма ценная реплика Нонны.
Значит, после отъезда мамы нас что-то ждет! И вряд ли что-то продуманное! И — перетянуло меня на кухню. Приезд мамы, все же моей союзницы, надо использовать для моей пользы, точнее, для нашей.
— Все! Занимайся ужином, — сказал Нонне, войдя. — А мы, Настя, поговорим.
Зашли с ней в гостиную, что посреди всех комнат.
— Слушай, Настя. Каникулы каникулами, но пора уже приступать к наукам.
— Слушаюсь, дедулька! — отдала честь.
— Я серьезно! — проговорил я.
Поза ее не изменилась.
— Произошло самое худшее…
Этим я ее как-то заинтересовал.
— Ты о чем, отец?
— Я об отметках, Настя! Вернее, о тебе.
Это ей показалось более интересным.
— Дед с огромным трудом дотянул тебя до троек! Это — все?
— В той школе — все! — произнесла она гордо.
…и большего они не заслуживают! — так надо понимать.
— Знаешь, Настя… Мы с тобой — копии!
Глянула заинтересованно: то есть вину я взял на себя?
— Нам с тобой неважно, что о нас говорят.
Подумав, одобрила мысль. Кивнула. Налаживается диалог!
— …Нам важно, что мы сами думаем о себе.
И на это кивнула. Такая трактовка ее устраивала.