Она достала из сумки пачку сигарет, положила ее перед собой и стала нервно постукивать пальцами по столу. Недовольство сдавило грудь.
Оно накапливалось там давно.
Несколько дней, месяцев. Лет.
Слишком долго для того, чтобы хватало сил с ним справляться.
Виктория сидела в уличном кафе ресторана, на Бундегатан. Переехав в Сёдермальм, она часто ходила сюда выпить бокал вина, а иногда даже два.
С первого же раза Виктория почувствовала себя здесь уютно. Персонал был приятным, без излишнего панибратства. Она терпеть не могла назойливых барменов, которые после нескольких посещений начинают называть тебя по имени. От этого она чувствовала себя человеком, наведывающимся в заведение слишком часто, чего не допускало ее представление о собственном “я”.
Виктория Бергман видела перед собой вяло-сонное, незаинтересованное лицо Софии Цеттерлунд, и внезапно ей в голову пришла мысль. Она достала из кармана пиджака ручку и выложила на стол три сигареты.
На одной она написала “СОФИЯ”, на другой – “СЛАБАЯ”, на третьей – “СОННАЯ”.
Затем написала через всю пачку “СОФИЯ ЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦ…”
Закурила сигарету с надписью “СОФИЯ”.
Все едино, думала она. С визитами покончено. Чего ради ей идти туда снова? София Цеттерлунд называет себя психотерапевтом, но она слабый человек.
На улицу вышел повар, закурил сигариллу. Кивнул Виктории, как старой знакомой, и она улыбнулась в ответ.
Несмотря на вечер пятницы, ресторанчик был заполнен только наполовину. Вероятно, всему виной погода – пасмурно и прохладно. Или не самый интересный день финальных игр чемпионата Европы по футболу.
Владевшая заведением голландско-шведская пара показывала матчи по телевизору, и несколько дней назад Виктория оказалась здесь, когда Голландия встречалась с Францией. Ресторан был до отказа забит живущими в Стокгольме голландцами.
По стенам висели оранжевые флажки с черным голландским львом, тесно переплетаясь с флагами и гирляндами в шведских цветах.
Декорация еще оставалась на месте и, вероятно, провисит до тех пор, пока одна из команд не окажется настолько слабой, что вылетит.
Виктория думала о Гао. Они с Гао не слабые.
События последнего времени так и стояли у нее перед глазами, вызывая в теле почти эйфорию. Однако, несмотря на возбуждение, которое она по-прежнему испытывала, внутри ощущался какой-то зуд неудовлетворенности, недовольства. Будто ей требовалось больше.
Она понимала, что надо подвергнуть Гао испытанию, с которым тот не справится. Тогда ей, возможно, удастся почувствовать то, что она чувствовала вначале. Она сознавала, что хочет увидеть взгляд Гао, а не чей-нибудь другой. Его глаза в тот момент, когда до него дойдет, что она его предала.
Она знала, что подпитывается предательством, как наркотиком, и прибегает ко лжи ради того, чтобы хорошо себя чувствовать, чтобы иметь в своей власти двух человек и самой решать, кого ласкать, а кого бить. Если проявлять непостоянство и произвольно менять жертвы местами, то оба непременно начнут ненавидеть друг друга и каждый окажется готов на все, чтобы только добиться признания.
Когда они достаточно утратят уверенность, нужно сделать так, чтобы они захотели убить друг друга.
Гао – ее дитя, ее ответственность, ее все.
До него существовал только один – Мартин.
Виктория пригубила вина и задалась вопросом, виновата ли она в том, что он исчез. Нет, подумала она. Это не ее вина, ведь она тогда была всего лишь ребенком.
Виноват ее собственный отец. Он разрушил ее доверие к взрослым, и папа Мартина стал для нее носителем коллективной вины всех мужчин.
Он просто хорошо ко мне относился, а я неверно истолковывала его прикосновения, думала Виктория.
Она была сбитым с толку ребенком.
Выпив большой глоток вина, Виктория немного полистала меню, хотя знала, что ничего есть не собирается.
София Цеттерлунд заглянула в магазин шведской моды “Чалламалла” на Бундегатан в надежде найти что-нибудь красивое для пополнения гардероба, но вышла оттуда с маленькой картиной, изображавшей “Вельвет Андеграунд”, старую группу Лу Рида, которой заслушивалась в школьные годы.
Ее удивило, что в магазине продавали также произведения искусства, раньше их там не было. Посчитав картину находкой, она ни секунды не колебалась.
София села за столик уличной веранды при ресторанчике Harvest Home, расположенном в нескольких шагах от магазина, и поставила картину на соседний стул.
Шопинг не успокоил ее волнения. Возможно, вино поможет лучше.
Она заказала полграфина белого вина. Официантка узнала ее и улыбнулась, София улыбнулась в ответ, закуривая сигарету.
Она пыталась бросить курить, но все больше убеждалась в том, что ничего не выйдет. Никотин помогал ей думать, и иногда она выкуривала десять или пятнадцать сигарет подряд.
У нее не выходил из головы Самуэль Баи и завершившийся несколько часов назад терапевтический сеанс. При мысли о том, что именно она выпустила наружу и как отреагировала сама, она содрогалась.
Когда он злился, он становился непредсказуемым, приобретал совершенно непроницаемый вид и полностью отключался от всего рационального. София вспомнила, как попыталась внедриться в вопиющее, хаотичное сознание, закрепиться там и сотворить что-нибудь, за что мальчик смог бы ухватиться. Но потерпела неудачу.
Она ослабила шарфик и пощупала ноющую шею. Ей повезло, что она выжила.
Как же она теперь сможет продолжать его лечить?
Все шло хорошо до того мгновения, как проявился новый Самуэль.
Он сидел с принадлежащей дантисту моделью мотоцикла в руках, проникновенно рассказывая об одном из друзей детства, и тут она стала свидетелем устрашающего превращения.
Она знала, что люди с диссоциативными расстройствами способны очень быстро менять личность. Достаточно было одного слова или жеста, чтобы Самуэль преобразился.
В предложении, касавшемся, собственно говоря, друга детства, Самуэль упомянул что-то, именовавшееся Pademha Road Prison [46] .
Уже на третьем слове его голос изменился, оно было произнесено с приглушенным шипением: Prissson…
Он разразился громким смехом, до смерти ее перепугавшим. Широкая улыбка осталась на месте, но сделалась совершенно пустой, а взгляд – абсолютно черным.
София стряхнула с сигареты пепел. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.
Возьми себя в руки. Ты сильнее, чем кажешься.
Воспоминания о том, что произошло потом, были смутными.