Он крепко обнял меня и поцеловал. Голова слегка закружилась — определенно он все еще был моим любимым мужчиной, от одного прикосновения которого начинаешь дрожать и терять рассудок.
— Холодная, — прошептал он, лаская губами мочку моего уха, — долго гуляла?
— Да, прошлась пешком.
— А где была?
— Так… везде и нигде, — уклонилась я. — Помоги раздеться.
Он расстегнул шубку, стянул с шеи длинный шарф:
— Домой заходила?
— Да. Надоело в куртке.
— У тебя есть вечернее платье? — вдруг спросил он, уже присев на корточки, чтобы расстегнуть ботинки.
— Конечно, — чуть удивилась я: Кирилл не мог не знать, что я по-прежнему фанатично люблю балет и бываю в Большом, а человеку моего круга негоже появляться там в офисном костюме.
— Отлично. Смотрю, туфли новые? — Он кивнул в сторону пакета. — Примеришь?
— Без платья не то…
— Я переживу, — заверил Мельников. — Ну-ка, постой…
В одну секунду на мне не осталось ничего, а еще через мгновение на ногах красовались новые туфли на шпильке. Мельников зажмурился и пробормотал:
— А зачем платье вообще? И так хорошо… — И я почувствовала, что вот сейчас он настоящий, он не кривит душой и не играет. Я действительно нравлюсь ему такая — голая и на каблуках. И ему все равно, что я не фотомодель, не актриса, не «лицо с обложки». Его устраиваю я — Варвара Жигульская, пусть уже и не такая юная, как на первом курсе. Потому что мужчине очень сложно изображать эмоции в постели — это совсем не то же самое, что женщине. И Кирилл не врал, я ни разу за все то время, что мы снова вместе, не почувствовала лжи, когда мы оказывались так близко друг к другу. Но… только в этом.
— Ты потрясающе выглядишь, Варюша, — прошептал он, опускаясь на колени и держа меня руками за талию. — Я люблю тебя.
Я закрыла глаза и позволила чувствам взять верх над разумом — в последнее время предпочитала именно так и делать, чтобы не сойти с ума. Руки Кирилла приносили мне покой и какую-то тихую, нежную радость, и от этого хотелось плакать — все как раньше. И неважно, что мы уже другие, старше, опытнее, изощреннее. Все неважно, когда… когда так хорошо.
— Я ведь про платье спросил не просто так, — проговорил Кирилл, когда я дремала на его руке, не замечая даже, что в номере довольно прохладно, а мы лежим поверх одеяла.
— Если ты про Новый год, то не хотелось бы. Мы ж вроде договорились, что в кафе ненадолго — и сюда, — пробормотала я сквозь дрему, не желая открывать глаза, чтобы не спугнуть волшебное ощущение легкости во всем теле и в голове.
— Жаль… а я хотел, чтобы ты пошла в платье. — В его голосе звучало искреннее огорчение, и я неохотно буркнула:
— Уговорил.
На самом деле мне было совершенно безразлично, в чем и где встречать Новый год, поэтому, даже если Кирилл сказал бы, что мы остаемся в номере, а я должна быть раздета и в туфлях, я согласилась бы. Это странное желание подчиняться ему во всем и одновременно невозможность полностью доверять сводили меня с ума.
— Кира… а ведь я даже не знаю, где ты живешь, — проговорила я, из-под смеженных ресниц наблюдая за его реакцией.
Ее не последовало. Кирилл спокойно ответил:
— В родительской квартире. Но там сейчас ремонт. Если хочешь, завтра поедем и все посмотрим. — И я почувствовала, что он не врет мне.
— А… родители?
— Они давно уехали из страны.
— Прямо как моя маменька.
— Да? Не знал.
— Сразу после смерти папы она с любовником укатила, даже не звонит.
— Ну, мои регулярно контролируют, — усмехнулся Кирилл, — мама постоянно вопросами достает: когда, мол, внуки? Какие уже внуки, куда, зачем?
— Они вполне могли иметь как минимум одного, — вдруг зло сказала я и села.
Кирилл недоуменно смотрел на меня, не понимая, чем вызвал такую реакцию:
— В чем дело?
— Дело?! Ты хочешь сказать, что так и не знаешь?!
— А что я, собственно, должен знать? Что у меня где-то бегает внебрачный и заброшенный ребенок?
— И Аннушка тебе… то есть… как она могла… обещала… — забормотала я, понимая, что и подруга давно предала меня, пообещав и не выполнив.
Кирилл мгновенно уловил первые нотки приближающейся истерики, крепко взял меня за руку, дернул к себе и прижал:
— Так, успокойся. Подыши глубоко… вот так… молодец, девочка. При чем тут Анька Вяземская?
Но я уже не могла говорить — челюсти свело в жутком спазме, я и дышала-то с трудом. Зачем я завела этот разговор, зачем?! Но ведь я же не знала… не могла даже представить, что много лет назад Аннушка, моя единственная подруга, ради которой я готова была на все, эта самая Аннушка с белокурой косой, хлопая голубыми глазами, предала меня. Я обливалась кровью, умирая от подпольно сделанного аборта, а она… Она так и не сказала ничего Кириллу. И если бы не пришедший к нам в тот день Светик, обнаруживший меня в луже крови в ванной, то сейчас я не лежала бы вновь в объятиях бросившего меня Мельникова. Кругом одни предатели…
— Варенька, что с тобой? — Кирилл тормошил меня, и лицо его было обеспокоенным. — Девочка моя, что происходит? Может, врача?
Я трясла головой и мычала — говорить не могла, нервный спазм всегда проявлялся именно таким образом. Мельников уложил меня на подушку, укрыл одеялом и, взяв мобильный, ушел во вторую комнату.
— Ты мне нужен немедленно. Брось дела, я сказал! Пиши адрес. — Я слышала, как он диктует адрес гостиницы. — И пошевеливайся.
Я понимала, что он звонил какому-то врачу, понимала, что совершенно не желаю делиться своими проблемами с чужим человеком, не желаю рассказывать о том, что после пережитого в юности шока вот так реагирую на любое слишком сильное переживание — до остановки дыхания, и любое пятно красного цвета на белом фоне вызывает у меня истерическую реакцию. Но попросить Кирилла отменить визит врача я тоже не могла: он хотя бы сделает мне укол, который расслабит мышцы, ведь я могу на самом деле задохнуться. Меня знобило, я плотнее укуталась в одеяло и с мольбой смотрела на Кирилла, ожидая, что он поймет. И он понял — подошел, лег рядом и крепко прижал к себе, как бы укрывая своим телом.
— Тсс, успокойся… уже все, ничего страшного, я с тобой… я рядом… — бормотал он, зарываясь лицом в мои волосы.
Врач приехал довольно скоро, позвонил на мобильный, и Кирилл пошел вниз, чтобы встретить его. Честно — эти несколько минут в полном одиночестве показались мне вечностью. Наконец дверь открылась, и вслед за Кириллом вошел пожилой мужчина с аккуратной бородкой, одетый в серый костюм и коричневую длинную дубленку. Сняв каракулевую шапку-пирожок и сбросив дубленку на руки Кирилла, он, не обращая на меня никакого внимания, прошел в ванную и долго шумел там, а вернувшись, сразу сел на придвинутый Кириллом стул и заговорил низким, мягким голосом: