– А ведь правда, майстер инквизитор… – растерянно проронил торговец, отодвинувшись назад и глядя на Хагнера с внезапным ужасом. – Ведь выходит, если сын твари, то и сам тварь… или нет?
– Увы, – повторил Курт, и вокруг спустя миг безмолвия вновь разом вспыхнул гвалт на разные голоса.
Бруно напрягся, глядя на него с нетерпением и опаской, сдвинувшись чуть в сторону, ближе к столу, Ван Ален остался стоять на месте неподвижно и безгласно, и Курт умолк тоже, не пытаясь пресечь нарастающий гомон.
– Вы ничего не хотите сказать? – перекрыв прочих, на пределе крика бросил рыцарь, и он пожал плечами:
– Я жду.
– Ждете?! – переспросил фон Зайденберг возмущенно. – Чего!
– Жду, – кивнул Курт, и голоса начали стихать, – когда вы наговоритесь. Не желаю изображать из себя площадного торгаша, пытаясь вас перекричать. Когда вы будете готовы слушать дальше – дайте знать.
– Что слушать? Что тут можно… Господи! – в сердцах выдохнул фон Зайденберг, пристукнув по столу кулаком. – Это немыслимо!
– И вы знали об этом все время? – с обреченной укоризной проговорил Альфред Велле. – Вы знали и – молчали?
– Нет, – отозвался Курт как можно спокойнее, – я не знал. Все разъяснилось лишь сегодня. Собственно, сама Амалия узнала, что происходит, только этим утром, и для нее это оказалось такой же неожиданностью; наверняка лишь внезапность свалившейся на нее новости и подвигла ее на столь необдуманный поступок. Только сегодня мы смогли собрать воедино множество разрозненных сведений и сложить полную картину.
– А парень что? – хмуро уточнил рыцарь. – Он-то знал о себе? Мать ведь знала о нем? Знала – и молчала!
– А вы полагаете, что, знакомясь с соседями в трактире, вменяемый человек первым делом упомянет о чем-то подобном?
– Вы его охраняете, что ли? – тихо спросил Феликс. – То есть, это не… вы его сейчас за спину себе спрятали, обвинять его не обвиняете… Что ж это значит, майстер инквизитор?
– Второй главный вопрос, – согласился Курт. – Да, закон естества распорядился так, что Максимилиан Хагнер унаследовал столь… неудобную особенность своего родителя. Однако до сего дня и часа за ним не было и нет никакой вины. Его мать ограждала его от любых вероятностей, могущих подвигнуть на нечто подобное; и поскольку согласно закону, исполняемому Конгрегацией, за одну лишь отличность от заурядных людей карать нельзя, выдвигать обвинение ему – да, я не стану.
– А что же вы станете делать?
– В будущем? Вручу стоящим надо мною. Что дальше – не моего ума дело, я всего лишь следователь, моя работа найти, пресечь, сохранить. Защитить при необходимости.
– Вы намерены его защищать? – уточнил фон Зайденберг. – От кого?
– От того, – выразительно пояснил Курт, – кто вознамерится причинить ему вред. Тот, кто пожелает сделать нечто подобное, будет иметь дело со мной. Поскольку Максимилиан Хагнер, подданный германского трона и сын католической церкви, лишился матери и является несовершеннолетним, решения за него принимаю я как ближайший в обозримой окрестности представитель официальной власти. Я являюсь в сложившихся обстоятельствах его законным опекателем, я решаю, что он будет делать и когда, как он будет поступать, а также беру на себя обязательства по защите его от всего, что будет мною сочтено опасным и вредоносным – от лишней кружки пива до личностей, желающих невовремя и не к месту схватиться за оружие.
– Но тот, снаружи… – начала Мария Дишер неуверенно, и Курт кивнул:
– А также от родственников, чье влияние на него мне как служителю Конгрегации кажется тлетворным и разрушающим его душу.
– То есть, – с нетвердой усмешкой подытожил Карл Штефан, – вы нас ставите перед фактом, что с нами в одном доме будет пребывать свободно разгуливающий оборотень, и того, кто попытается возмутиться этим, вы тут же обвините в ереси и исполните приговор на месте?
– Ну, к чему столь мрачно. Я надеюсь на вашу рассудительность и здравый смысл.
– Здравый смысл, – возразил фон Зайденберг, – говорит о том, что находиться поблизости от зверя опасно. В дни моей юности, майстер инквизитор, подобных личностей предъявляли суду, и никакие оправдания не перевешивали того, что он может…
– А вы можете убить невинного, – пожал плечами Курт.
– Не понял, – напряженно произнес рыцарь, и он вздохнул:
– При вас есть оружие, господин фон Зайденберг. Вы обучены с ним обращаться, вы почасту бываете на пустынных дорогах, где вам наверняка попадаются одинокие и, уверен, порою обеспеченные путники. Можете предъявить гарантии того, что вы не отправили в мир иной кого-то из них, дабы поправить свои дела?
– Ваши обвинения, майстер инквизитор…
– …не менее умозрительны, нежели ваши. Он может напасть; не спорю. Как и вы, как Ян или я сам, и проверить это невозможно. Феликс может обсчитывать своих покупателей и заказчиков, причем регулярно – ведь он занимается торговлей, а это вполне достаточное условие. Альфред может предъявлять нам счета, не соответствующие его услугам – он содержатель трактира, а это обстоятельство дает такую возможность. Берта может класть нам в каши прошлогодние сардельки – ведь она заведует кухней… И, наконец, поскольку каждый из вас хоть раз в жизни если не прочел, то услышал Священное Писание и имеет способность мыслить – каждый может выдумать ересь.
– Не думаю… – начал торговец с сомнением; Курт кивнул:
– Сочувствую.
– Это нельзя сравнивать, – возразил рыцарь. – Мы способны уследить за собою; он – нет. Вы намерены выбросить из мешка ядовитую змею посреди людной площади, майстер инквизитор.
– Зачем спорить? – тихо вмешалась Берта Велле. – Почему не отпустить мальчика к отцу?
– Ты всерьез предлагаешь умножить поголовье тварей собственными руками? – переспросил Ван Ален с подчеркнутым интересом. – Парень сам же отбрыкивается от такой семейки, собственной волей решил отречься от крамолы – а ты предлагаешь выпихнуть его насильно, чтобы там из него таки сделали убийцу и людоеда? Да ты ангел просто.
– От него, – заметил Феликс, – мы еще не слышали ничего такого. Чего ж он молчит? Он сам не сказал пока, что не желает воссоединиться с родителем.
– Он молчит потому, – пояснил охотник доброжелательно, – что у вас с ним много общего: при попытке ляпнуть что-то выходит глупость.
– Слушайте, майстер инквизитор, – окликнул Карл Штефан заинтересованно, – а если допустить, что он останется? Ну, к примеру, вам удастся нас разжалобить, и мы все разом кинемся его оберегать от его родни, которая так плохо на него влияет… Он, быть может, славный парень, сама учтивость и добродетель, только вот, как я помню со слов господина охотника, он ночью обо всем этом забудет. Он вообще забудет, что человек. И мне, знаете ли, будет глубоко начхать на то, что, закусив мною в бессознании, наутро парень будет биться головой о стену и слезно каяться. Безопасность, о которой вы так пеклись – как с ней-то быть?