– Вот уже три ночи он здесь, – вмешался Бруно негромко. – И от него – никто не пострадал.
– Резонно, – вынужденно согласился фон Зайденберг, бросив на Хагнера угрюмый взгляд. – И вы убеждены в том, что сумеете обеспечить это и впредь?
– Вариантов множество, – кивнул Курт. – Прежде мать вязала его на ночь; согласитесь, при этом сложно закусывать корыстолюбивыми пройдохами. Но теперь, когда столь уместно мы обрели желанное железо, есть иной выход: попросту помешать ему обернуться зверем. Полагаю этот способ обеспечения его безвредности гораздо более уместным, ибо ночью при обороне мы получим лишнего человека.
– А он станет нам помогать? – пренебрежительно хмыкнул Феликс. – Отец, все ж таки, неужто вы думаете, что на него мальчишка руку подымет?
– У меня нет отца, – заговорил Хагнер, и торговец умолк, косясь на него с опаской. – Не было почти пятнадцать лет и нет сейчас. А то существо, о котором вы говорите, убило мою мать. Еще вопросы – есть?
– И вы ему верите?
– Как я понимаю, – вздохнул трактирщик, – выбора вы нам оставлять не намерены, майстер инквизитор. Вы уже решили, что он будет в живых и будет здесь, а нам остается лишь принять вашу волю.
– Спорить не буду, – кивнул Курт; Феликс нахмурился:
– А я буду. Он порождение Дьявола, и мы все понесем возмездие от Господа, если вздумаем покрывать его. Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей!
– Вот даже как, – пробормотал охотник; Курт вздохнул.
– Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении, – произнес он размеренно, – а кто ожесточает сердце свое, тот попадет в беду.
– Зло причиняет себе, кто ручается за постороннего; а кто ненавидит ручательство, тот безопасен!
– Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца.
– Вина отцов на детях их!
– Сын не несет вины отца своего, потому что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив… Не переплюнешь, Феликс. Уж в чем, а в Писании я подкованней буду.
– Отчего лишь я один не желаю связывать свою душу с созданием Сатаны?! – призвал торговец, вопрошающе оглядевшись. – Неужто все вы готовы рисковать жизнями и посмертным спасением ради адского исчадия? Неужто столькие верные дети Церкви не могут противостоять одному?! Рассудок его помутнен демонским мороком, а вы…
– Полегче, – предупредил Ван Ален уже серьезно. – На твоем месте я бы следил за словами – инквизиторы такой словоохотливости обыкновенно не жалуют. Кроме того, помутненных здесь по меньшей мере трое. С оружием.
– И вы готовы пустить его в ход? – уточнил фон Зайденберг. – Против людей, чтобы защитить зверя?
– Знаешь, мне самому все это не по душе, – согласился охотник. – Однако Молот Ведьм прав в одном: винить парня не за что, а если мы порешим его просто потому, что он, может быть… когда-нибудь… что-нибудь… почему-нибудь… Чем будем лучше тех же тварей? Есть факт: он желает остаться человеком. Во всех смыслах. Не помочь ему в таком деле – вот это и впрямь будет грех, это даже не попустительство будет – подстрекательство.
– Я думаю, надо голосовать, – решительно сказал торговец. – И поступить, как решится большинством.
– Этот трактир внезапно перешел в статус вольного города? – осведомился Курт. – И все обрели в нем гражданство? Или твоей волей он вдруг перенесся из Германии на иные земли?.. Мы все еще под юрисдикцией Закона, Феликс, и в ведении Святой Инквизиции, чьим служителем я являюсь. Не вынуждай меня применить данные мне полномочия въяве.
– Пусть начинает свое голосование, майстер инквизитор, – нехотя, через силу выговорил фон Зайденберг. – Вас уже трое по ту сторону… И я с вами.
– Господин рыцарь! – возмущенно и ошеломленно ахнул Феликс. – Ведь вы же сами!.. только что!.. Как же вы?..
– Я имперский рыцарь, – пояснил фон Зайденберг хмуро. – И клятву, данную при посвящении, помню ежедневно, ежечасно. «Веруй всему, чему учит Святая церковь, исполняй ее повеления: защищай ее, с тем вместе уважай слабого, будь защитником его, защитником вдов, сирот, всякого немощного». В этом клянется рыцарь, обретая цепь и меч. Тебе неоткуда это знать, и сие простительно.
– Да ведь вы же сами во все эти дни были против его указаний, против…
– Возможно, – оборвал фон Зайденберг. – Но я не убиваю детей. Этого тебе тоже, боюсь, не понять… Я с вами, майстер инквизитор, и вы в большинстве.
– Не ожидал, – признал Курт искренне. – Благодарю.
– Вы мне по-прежнему не нравитесь, не стройте иллюзий, – оговорился рыцарь. – Я все так же полагаю, что вы взялись решить задачу не по силам, но охотник прав: не попытаться значило бы подтолкнуть мальчика к злодеянию, а стало быть, взять на себя половину его греха. Я помогу вам защитить его.
– Альфред! – с отчаянием потребовал торговец, и трактирщик, помедлив, вздохнул:
– Что-то ты мутишь, Феликс. Какое ж он исчадие адское, ежели был и крещен, и Причастие принимал? И инквизитор не станет заступаться за сатанинское отродье. Я верный католик и поступать стану так, как велят Церковь и ее служители. Я, конечно, рыцарских клятв не приносил, однако же это долг любого христианина – помочь нуждающемуся в помощи, защитить сироту в беде…
– Твой сын погиб, Альфред! Из-за тварей этих погиб!
– Не он убил Вольфа. Не ему мстить. Уж я совершить смертоубийство точно не смогу; не смогу и тебе не позволю.
– А трактирщик таки святой, – отметил Ван Ален вполшепота. – Кто б мог подумать.
– Ничего все это не значит, – уверенно возразил Феликс. – Все равно нас двое против вас, и смиряться с этим мы…
– Эй, – осадил его Карл Штефан, даже чуть от него отодвинувшись, – меня к своим бредням не приплетай. Я по ту сторону.
– А вот это настораживает, – произнес Курт, когда торговец растерянно замер. – От тебя я ожидал поддержки всего менее. Откуда вдруг такое человеколюбие?
– Никакого человеколюбия, – поморщился отставной возлюбленный. – При моей жизни, майстер инквизитор, если будешь идти на поводу у чувств, быстро спалишься… Простой расчет. Убить парня ради того, чтоб отвести душу? Ну, можно, наверное, хотя подобные развлечения не в моем духе. Да и толку с этого никакого. Безопасность? И вы, и охотник этот знаете, как ее добиться; значит, нам он не навредит. Лишний человек, опять же, как уже было сказано. Выпихнуть его к папаше? Не пойдет; тогда это лишняя тварь, а мне такая мысль не по душе. И наконец, ничто из этого нас не спасет: его родитель ведь не попытался увести его тихонько, он сразу начал убивать. Значит, убивать продолжит. Значит, избавившись от мальчишки, мы все равно не избавимся от него. А судя по тому, с каким упорством папенька пытается его заполучить, парень имеет для него значимость, и, стало быть, пока он жив и здоров, пока у нас в руках – мы имеем первоклассного заложника на крайний случай. Я с вами, – повторил он убежденно. – А нашего проповедника, если мне будет позволено влезть с советами, я бы рекомендовал запереть где-нибудь, пока он не кинулся на кого-нибудь с кулаками или чем похуже.