— Давно? В смысле, когда ждут?
— Всегда! Не беспокойся, мы успеем.
Напрасно старший десятник Барабаш ждал от профессора какой-нибудь ошибки, естественной для недавнего мирного человека. Меньше полугода прошло, как тот попал на службу, а вот поди ж ты… Будто всю сознательную жизнь носил форменную накидку, пень учёный! Даже перед выходом из пещеры не забыл проверить окрестности, используя какие-то хитроумные подглядывающие устройства.
Впрочем, если Еремей тот, кого очень напоминает, то ничего удивительного. Эрлих, которого лишний раз лучше не поминать, и не на такое способен. И как его, хрыча, Триада на земле терпит? Не иначе союз заключили. Миролюбивый и оборонительный, разумеется.
Баргузин осмотром местности остался доволен и сейчас мощно пёр вперёд, не останавливаясь по пустякам и не озираясь по сторонам.
— Глорхийцы ушли, да? — отдохнувший за пару дней Михась на этот раз не отставал и шёл вровень с профессором. — Потеряли нас.
— Да здесь они, никуда не делись.
— Где? — раструб Михасевой огнеплюйки описал полукруг, остановившись в опасной близости от носа Еремея.
Тот пальцем отодвинул ствол и кивнул на кучу камней:
— Вот часть из них.
— Превратил в камни? Сильная магия!
— Какая, к кагулам, магия? Я включил охранную систему.
— Кого включил?
— Систему, неуч! Это такая штука, которая… Да неважно, какая она. Глорхи попали под обыкновенный обвал. Соображаешь?
— Обыкновенный, говоришь? — догнавший профессора Барабаш пнул валяющийся на тропе обгорелый сапог с торчащей из голенища костью. — Что-то непохоже.
— Недобитков накрыло «Поцелуем бездны» шестнадцатого уровня, — неохотно признался Баргузин.
— Не слышал про такой.
— И не услышишь никогда.
— Зря.
— Нет.
— Почему?
— Кто ещё недавно выговаривал за грязные кристаллы? Это ещё хуже, и когда-то оно чуть не погубило мир. И я не хочу…
— Одно маленькое колдовство, и целый мир?
— Не одно. И не будем о нём.
— Будем! — не согласился Матвей. — Ты владеешь чем-то, способным не только остановить войну, но и вообще оставить от Пиктии мокрое место… Так?
— В какой-то степени… И не всю Империю, только половину… И не владею — учусь ещё. Заново.
— Но кое-что всё равно можешь?
— Об этом тоже не будем, — нахмурился Еремей.
— Почему?
— Я знаю человека, который однажды попробовал сделать то, о чём ты говоришь. Про Гобийское ханство когда-нибудь слышал?
— Ханство? — удивился Барабаш. — Пустыню такую знаю, но там даже змеи не живут, дохнут, заразы. Она-то тут при чём?
Михась, чувствующий, что разговор профессора и старшего десятника начал заходить куда-то не туда, решил вмешаться:
— А если из этой огнеплюйки подстрелить горного барана, то мясо не станет ядовитым?
— Конечно, станет.
— Плохо, — Кочик проводил голодным взглядом скачущего неподалёку винторогого франка. — Кушать очень хочется.
— Некогда.
— Еремей, ты не прав! — поддержал Михася старший десятник, сам обрадованный возможностью сменить тему. — Светлое будущее — это, конечно, хорошо, но по дороге к нему нужно хоть раз в день питаться. Понимаешь?
— Всё к желудку сводите… Ладно, будет вам мясо! Где там наш трофей?
— В Родении нет религии как таковой. В сопредельных странах, там да, там есть. Пиктийцы поклоняются Благому Вестнику, даровавшему когда-то императору Альбину Великому власть над драконами и разделившему людей на магов и копошащихся в грязи червей. В Глорхии молятся духам предков, половина из которых просто злые духи, а другая — очень злые. У легойцев единобожие, и имя тому богу — Бакхус. Неудивительно, что он занят исключительно заботами о виноградной лозе, каковую сам же и даровал в незапамятные времена. Потому занятия виноделием и виноторговлей в Легойе не только почётны, но и священны. Далеко за южными горами живут совсем дикие племена, выбравшие в качестве объекта поклонения мифического шестилапого зверя аблизьяна с глазом во лбу, прозывающегося Висмут. Дикий народец, да…
— А у нас? — перебил профессора любопытный Михась.
— У нас? — переспросил Еремей. — А сам не знаешь?
— Триада, — неуверенно пробормотал лётчик. — Но ведь мы ей не поклоняемся!
— Правильно, юноша. Не поклоняемся, но уважаем. Ум, честь и совесть — это то, что должно быть у каждого человека, и, согласись, было бы глупо возносить молитвы самому себе. Во-первых, нескромно, а во-вторых, несколько неприлично.
— Кот Воркот ещё!
Еремей с досадой дёрнул щекой и заметил вполголоса:
— Встречу суку, убью.
— Что?
— Ничего, тебе показалось.
— Наверное… Тогда кто же создал мир? — Михась с самого раннего утра требовал от Баргузина ответа на прямо поставленный вопрос и отставать не собирался.
— Учёные ещё не пришли к единому мнению.
— А Владыка?
— Что Владыка?
— У него мнение есть?
— Не только мнение, но и знание. Вот только, боюсь, тебе оно не понравится.
— Почему?
— Не дорос ты до настоящего знания, Миха.
Кочик на несколько мгновений замолчал, делая выбор между обидой и любопытством, но второе чувство оказалось сильнее.
— А кто дорос?
— Когда-нибудь узнаешь… если не побоишься утратить имя.
Старший десятник Барабаш, до того момента пропускавший мимо ушей высокоучёную белиберду, изрекаемую товарищами, вдруг решил вмешаться в разговор:
— Нет, что ни говорите, а создание Родении никак не обошлось без вмешательства высших сил.
Профессор остановился и с удивлением посмотрел на Матвея, ранее не увлекавшегося высокими материями:
— И что тебя наводит на подобные мысли?
Барабаш пожал плечами:
— Да вот всё это вокруг.
— В каком смысле?
— В прямом. Сам посмотри, неужели такая красота получилась сама собой?
Еремей покрутил головой, но ничего необычного не увидел. Да, степь, да, зелёная… она зимой всегда такая. Ведь не Пиктия же, где сейчас поди всё снегом замело по самые крыши, и не выжженная солнцем хаканатская пустыня. Летом, конечно, трава пожелтеет от зноя, да и то не вся — по берегам многочисленных ручейков и речек всё равно останется свежей и сочной. Эка невидаль.