Алексей Ховрин начинал свою службу с холопства. Престарелый отец отдал своего младшего отпрыска в кабалу за горшок медовухи, которую так и не донес до дома, разбив горшок с хмельным зельем у самых ворот.
До пятнадцати лет Алексей мыкался по чужим избам — был трижды продан и неоднократно бит — и сполна ощутил сиротство при здравствующих родителях. А потом, когда батюшка преставился, отрок продал старенький дом и выручил себя из постыдного холопства.
Отец не оставил после себя наследства, а та немногая землица, которую он имел, перепала старшим братьям. Алексей Ховрин унаследовал княжеский титул, который не мог напоить, не способен был прокормить, который невозможно было сдать поставщику даже за пятак, но именно он давал право сидения в Боярской думе впереди многих именитых государевых слуг.
В семнадцать лет Ховрин попался государю на глаза, когда Иван Васильевич пополнял опришнину московскими дворянами. Явился Алексей во дворец и попросил поменять княжеский посох на черную сутану опришника.
Глянул недоверчиво государь в открытое лико отрока и отвечал:
— Значит, в опришнину захотелось? Давненько ко мне в полк князья не просились. Возвыситься желаешь? Хочешь своему роду вернуть былое величие?
Пересохло в горле у холопа.
— Как же не желать такого, государь?
— Тогда твое место в опришнине. Будешь служить верно, не обижу. Когда-то мой батюшка уделы у Ховриных поотбирал. Верно?
Перепугался Ховрин-Голова, ожидая беспричинной опалы.
— Было такое, Иван Васильевич.
— Так вот что я хочу тебе сказать: честно служить будешь, уделы прежние верну, а может быть, еще кое-что и от себя добавлю.
— Спасибо, Иван Васильевич, — целовал протянутую руку Алексей.
— А ты отрок с головой, сразу видно. Сумел поумерить гордыню. Твои предки честолюбцы были, предпочитали, чтобы царь к ним во двор приезжал, а ты сам пришел к государеву двору, — усмехнулся царь.
С тех пор Алексея Ховрина стали величать Головой.
Алексей Ховрин ходил в любимцах у государя, и не однажды царь доверял ему нести за собой посох и шапку. Отправляясь на богомолье в дальние земли, Иван непременно желал видеть в своей свите Ховрина, который умел потешать самодержца разными присказками.
Скоро Иван Васильевич сделал Ховрина сотником и повелел ему неотлучно находиться на государевом дворе. Это была честь, которой удостаивались только избранные отроки из родовитых боярских семей. Алексей знал службу, ревностно следил за тем, чтобы никто, включая ближнее окружение царя, не проходил в Думу без доклада. Не однажды видные вельможи были биты греческим князем на Постельном крыльце только за то, что люто бранились и лаялись матерно.
Старание молодого князя было замечено, и через год службы государь вернул Ховрину-Голове половину земель, отнятых Василием Третьим у его деда.
Алексей Ховрин был службив, и должность сотника он воспринимал как самую низшую ступень длинной лестницы, которая непременно должна будет привести его в Боярскую думу. А возможная женитьба на Марии Долгорукой представлялась ему еще одним шажком наверх.
* * *
Князья Долгорукие происходили из сильного корня Стародубских вотчинников, которые служили московским господарям без малого два века. Это был один из самых могущественных родов в Русском государстве и столь же многочисленный. В родственниках и в сватьях у Долгоруких были едва ли не все Рюриковичи: Палецкие, Трубецкие, даже Шуйские. И всякий чужак, норовивший проникнуть в дом, напоминал сонную траву, которую непременно следовало не пускать на чистое и непорочное поле. Именно такими родами, как Долгорукие, и крепло величие русского государя; они оставались той незыблемой твердыней, на которую опирались московские князья начиная с Василия Темного. По силам Долгоруким было не только сломить любого спесивого боярина, но и возвеличить приглянувшегося стольника до высот Боярской думы.
Алексей Голова хотел быть в их числе.
Это была одна из причин, почему Алексей обратил свой взор на молодую княжну Марию Ивановну Долгорукую — красивую девицу пятнадцати лет. Девушка была в сенных боярышнях у государыни Анны, и Алексей не однажды видел, как она, подняв высоко голову, степенно пересекала двор.
Редкий отрок не оборачивался на тонкий девичий стан, а удержаться от грешной мысли способен был только дряхлый старец или пустынник.
Экая лебедь созрела!
Алексей Ховрин всякий раз непременно старался попасть девице на глаза и так низко кланялся красе, что можно было подумать о том, будто бы он сталкивается с самой государыней. Девица не замечала старания молодца — проходила мимо. Глянет иной раз Мария на отрока — и словно колодезной водой окатит, а затем следует дальше по царицыным делам.
Алексей Голова старался быть всюду, где могла присутствовать Мария Долгорукая: сопровождал царицу по святым местам, бывал на выездах к дальней даче, сопровождал даже в обычных прогулках по вечерней Москве.
Мария Долгорукая сдалась под напором молодого сотника весной, оставив свою невинность на берегу Неглинной, поросшей мать-и-мачехой. Разгладила боярышня испорченную сорочку, а она красна, словно упало на полотно заходящее солнце, оставив на белой парче неровный расплывчатый рисунок.
Подставив красивое нагое тело под горящие глаза Алексея, девчина призналась:
— А я тебя сразу подметила, Алексей, красив ты уж больно.
— Чего же ты тогда, дуреха, раньше мне не давалась? — недоумевал Алексей Голова.
— Девица степенной должна быть, и на молодцов ей глазеть не подобает. Только та по сторонам смотрит, в которой бес сидит. Он ее на греховное дело и толкает. А ты женишься на мне, Леша?
— Женюсь, Мария, — сладко развел руки в стороны, потягиваясь. Ховрин подумал о чине окольничего, который непременно добудет, если свяжет себя браком с отпрысками Стародубских князей.
Разочарование было жестоким.
На следующий день в низенькую избу Ховрина-Головы заявилось пятеро князей Долгоруких. Тесно сделалось в горнице от их громадных фигур, такие только едва плечиками пошевелят — и разнесут палаты по бревнышку.
— Сестрица наша Мария сказывала, что ты после вечерни познал ее на берегу Неглинки, — сурово забасил старший из братьев. — Правда ли это?
— Правда, господа, — едва шевелил от страха языком Ховрин.
— Мы тут посоветовались… и решили тебя не убивать. Сестрицу нам жаль стало, привязалась она к тебе, ироду. Но такой безродный, как ты, ни к чему ни ей, ни нам. Землицы у тебя тоже маловато, имение небогатое.
— Не пара ты Марии Ивановне, — сказал средний брат. — Ей надо Рюриковичей держаться, а она все норовит башмаком грязь зацепить.
— Еще мы хотели спросить у тебя, знает ли кто-нибудь о том, что ты нашу сестру познал? В бесчестие ее вогнал?