— А то кто же! Али не ждала?
— Притащил тебя леший! А ежели кто из дворовых увидит? Что тогда?
— Открыла бы ты мне по-быстрому, Мария, тогда уж точно никто не увидит.
Сердито лязгнул тяжелый засов, дверь наконец открылась, и перед детиной в длинной и белой рубахе предстала Мария.
— Проходи быстрей, пока с крыльца боярского никто не заприметил.
— Свечу бы потушила. Я тебя и так сыщу… в любой темноте, — заверил Гришка.
Мария задула свечу, а монах неторопливо и по-деловому стянул с себя ризу. В темноте девица показалась Гришке большим и расплывчатым пятном. Он подошел к ней вплотную и погладил тяжелые груди.
Мария была гладкая и теплая.
— Не здесь, — мягко отстранила инока девица, — а там… У стены сундук стоит. Хватит нам на нем места…
Позже, расслабленный и довольный, Григорий убрал руку с живота бабы и спросил:
— Я вот что хочу тебе поведать. Сегодня у дьяка в приказе был. Умный детина! Игуменом женского монастыря он меня поставил.
— Вот как?
— Да. В сестры ко мне пойдешь?
В темноте Григорий разглядел улыбку Марии, ее счастливое зацелованное лицо. Она еще крепче прижалась к его плечу своим горячим и жадным телом, а потом произнесла:
— За тобой, старец, куда угодно пойду. Теперь даже в монастырь.
* * *
Новый игумен Покровского монастыря Григорий за дело взялся строго: двух монахинь, находившихся на сносях, из монастыря удалил с бесчестием, на остальных наложил суровую епитимью.
— Пусть каждая из вас пострадает за грехи своих сестер, — грозно выговаривал он. — Блуд в монастыре надумали устроить! Может, вы со своими молодцами в кельях позапираетесь? Наведу я здесь порядок!
Григорий заставлял сестер проводить время в многочасовых молитвах; повелевал многократно переписывать Библию и разучивать псалмы.
Монахини, привыкшие к вольному житию при прежнем престарелом игумене, тихо роптали:
— Откуда этот изверг взялся на нашу голову! Как его увидим, так сердце от страха заходится. — И дружно жалели почившего игумена. — Кто был праведник, так это отец Павел. Все понимал, теперь таких людей и не сыскать.
Откуда им было знать, что усердствовал Григорий только потому, что как мог боролся с нарастающим искушением.
Скоро Григорий надолго ушел в запой. Скучна была для него монастырская жизнь. Совсем иное дело большая дорога, где можно было не только побродяжить, но и поразбойничать и где с Гордеем Яковлевичем они были настоящими господами.
Всякий боярин перед ними шапку снимал!
Монахини втихую радовались свалившемуся на них освобождению, только по-прежнему продолжали креститься с опаской, когда нужда заставляла пройтись мимо игуменовой кельи.
— Прибил бы тебя господь! Или черти в геенну огненную к себе забрали!
Григорий с тоски великой пил много и подолгу не выходил из кельи. А если и показывался, то совсем ненадолго, только для того, чтобы спеть молебен и обругать божьих сестер во всеуслышание за прелюбодеяние.
Мария, приняв постриг, неотлучно находилась при отце Григории. Сестры примечали блуд, но помалкивали, помня о крутом нраве игумена. А Мария, оставшись наедине с владыкой, передавала ему все, что могла услышать от стариц:
— Голубок ты мой родненький, — расчесывала баба старцу длинные и непокорные волосы. — Ругают тебя сестрицы всяко.
— Погано ругают?
— Погано. Так честят, что и язык повторить не смеет. Аж матерно порой.
Отец Григорий на сию речь поднял длань вверх и мудро изрек:
— Матерные слова есть богохульство, неугодное богу. Вот попомни мои слова, Мария, накажет их господь. Отсохнут у бесстыдниц языки.
Мария, разгоряченная желанием, все ближе пододвигалась к игумену и продолжала:
— А еще они о нас всякое дурное брешут.
— Вот как? И что именно?
— Говорят, будто блудом мы занимаемся. Церковным судом грозят.
— А кто сказал, что это блуд? — искренне удивился Григорий. — Квасок ты мне прохладный вечерами носишь. Жажда и сухота меня мучают.
— А задерживаюсь тогда почему?
— Потому что на ночь мне Новый завет читаешь. Тоже мне блуд… Много ли они о нем знают!.. Но языки я им укорочу, будут знать, как своего владыку оговаривать. На всех без разбора строгую епитимью наложу!
Утром, невыспавшийся и сердитый, Гришка срывал злобу на богобоязненных сестрах.
— Эй, сестра Елена, — почесал игумен пятерней широкую грудь. — Поди сюда!.. Кому велено!
Сестра Елена, красивая юная девица, покорно подошла к игумену и спрятала большие серые глаза под густыми шелковистыми ресницами. «Такая красотища и в монастыре томится!» — всякий раз поражался Гришка, плотоядно созерцая инокиню. К ее хорошенькому личику и стройному стану шла даже грубая монашеская ряса. Чем-то очень неуловимым она напоминала ему Калису.
— Почему во время службы вместе с остальными сестрами молебен не поешь?
— Пою, отец Григорий, только голос мой не слышен, он больше внутри, — смиренно отвечала инокиня Елена.
— А почто сестер божьих к бунту супротив меня подбиваешь?! — мрачнел Григорий. — Словами меня поносными называешь?
— Не мои это слова, от бога они идут, — наконец осмелилась поднять девушка глаза на игумена.
— Вот оно как?! — От этого откровения глаза отца Григория широко открылись, и он проснулся совсем. — Дерзишь, сестра, ой дерзишь! — впал во гнев владыка. — Повелеваю тебе всю ночь стоять в церкви перед алтарем на коленях и ругать себя за гордыню. А теперь целуй! — поднес он руку к губам девушки.
Тонкие нежные пальцы слегка коснулись жесткой ладони игумена, а потом он ощутил трепетный поцелуй.
— Ступай себе!
Девушка слегка поклонилась и, не поднимая головы, пошла к церкви. Ростом инокиня была высока, стан прямой, словно летящая стрела. «А хороша, чертовка!» — сглотнул похотливую слюну отец Григорий.
— Сестра Елена, — окликнул монахиню игумен.
Елена остановилась, а потом, медленно обернувшись, посмотрела на подошедшего владыку.
— Видит бог, милостив я! Отменяю тебе епитимью. И еще вот что… вечером меня жажда мучает, горло сохнет… Как службу вечернюю отпою, так сразу в келью ко мне пойдешь, кваску в братине принесешь.
Елена молчала, только густые брови слегка подрагивали, негодуя.
— Ответа не слышу, старица Елена! — пророкотал густым басом Гришка. — Опять свою гордыню напоказ выставляешь?! Или тебя плетью смирению поучить?
Сестра Елена едва кивнула головой и вымолвила:
— Хорошо, батюшка… приду, — и быстро засеменила длинными стройными ногами через монастырский двор.