Государева рука замерла на половине пути.
Так большой грешник не может притронуться к одеяниям пустынника, чтобы нечаянно не оскорбить святость. Поначалу всегда должна следовать молитва, и когда сердце оттает от черствости, а глаза наполнятся очистительными слезами, вот тогда и наступит черед греха.
— Ступай за мной, краса, — произнес Иван Васильевич и, не оглядываясь, пошел с луга.
Государь знал, что Ляля идет следом, она не отстанет от него даже на полшага. Все колдуньи страсть как любопытны, — если мать девицы зналась с дьяволом, то дочь наверняка пожелает испытать царя, который есть воплощение земного греха. Ляля — дитя прелюбодеяния ведьмы с дьяволом — уверенно и легко подминала босыми ногами нетоптаную траву. Походка у девушки оказалась изящной, она как будто не шла, а реяла над поляной, и государю подумалось, что стоит ей сейчас оттолкнуться пошибче, и она белой лебедушкой воспарит к облакам.
Иван Васильевич обернулся только у самой кареты — не улетела девица!
А в небе носились четыре сокола, словно девицы обернулись птицами и продолжали веселый праздник. Они слетелись в хоровод и закружились вновь, видно, для того, чтобы выбрать свою Лялю.
— Дай мне руку, краса! — властно потребовал государь.
Христиана протянула длань, и пальцы девушки утонули в жесткой ладони царя Ивана.
— Боязно мне, государь.
— А ты не бойся… Христиана, государь я твой! Ежели потребуется, от любой беды могу укрыть. Еще имя у тебя такое, что господь от любой напасти убережет.
Девушки уже давно разошлись каждая в свою сторону, только на ветках берез остались развеваться красные ленточки, которые свидетельствовали о том, что всего лишь мгновение назад красавицы дружно чествовали Лялю.
Малюта Скуратов повелел оградить карету Ивана Васильевича строгой опекой, как будто состоялась не случайная встреча государя со своей безымянной подданной, а брачное свидание царя с супругой. Посмей приблизиться кто-нибудь из нерадивых отроков к «опочивальне» государя, так разящая длань Григория Скуратова мгновенно покарает охальника.
— Красавица, располагайся здесь, — подтолкнул Иван Васильевич Христиану к пуховым подушкам. — На этих перинах тебе удобно будет да мягонько.
— Спасибо, государь.
— А меня-то не прогонишь, если я к тебе поближе сяду?
— Как же я посмею? — оробела девица.
Царь Иван сел с девицей совсем рядышком. Жаркая оказалась девка, будто печка, так и дышало ее тело теплом, видно, и впрямь сошлась на Христиане весна. Тронул Иван Васильевич пальчики красавицы, а она не отдернула руку, только алых губ коснулась неловкая улыбка.
Царь Иван познает тайну весны.
Платье на девице легкое, каким может быть только ветер, разгуливающий по лугу. Закружит, негодник, опавшие листочки и отнесет ветхий сор куда-нибудь в просеку.
— Ручки какие у тебя мягонькие, Христиана, словно до младенца притронулся.
Государь не торопился, как будто опасался отпугнуть радостное наваждение, которое окутало его легкой дымкой. И подступал Иван не нахраписто, как мужик на гулянье, а словно несмышленый отрок, сидящий на завалинке — хочется приобнять девицу, да боязно, уж больно красива! И, подобно детине, переборовшему в себе робость, государь провел ладонью по ее округлому бедру, все более распаляясь. Христиана сидела не шелохнувшись, а пальцы государя, успевшие поверить в свою безнаказанность, уже скользили под легкое одеяние красавицы и отыскали голое колено, которое было таким же горячим, как жар в печи, и, видно, таким же сдобным, как едва испеченный калач. Государю хотелось согнуться и откусить кусок сладкой сдобы, вот только выбрать бы место понежнее да послаще, а пальцы уже отправились на поиски лакомого кусочка.
Ладонь государя оказалась очень умелой, пальцы не пропускали ни одну ложбинку благодатного тела, исследовали кожу с той тщательностью, с какой рудознатец пытается докопаться до желанной и укромной жилы. Иван Васильевич гладил кожу Христианы с лаской и нежностью. Кожа у девушки была мягкой, как шелк, и такой же гладкой. Вот рука царя скользнула еще выше, вырвав у Христианы легкий вздох, но пальцы натолкнулись на преграду — это был пояс. Осторожно, свободной рукой Иван Васильевич потянул поясок за самый краешек, и путы освободили девицу, сделав ее совсем свободной для любви.
Умелые пальцы государя вернулись назад.
Оставалось познать последнюю тайну весны, и государь был готов к этому. Под чуткой ладонью он почувствовал, как бьется маленькая упругая жилка, отбивая мгновения бытия. И чем назойливее становилась царская длань, тем ближе была разгадка, тем неистовее становился ритм. Иван Васильевич приник к полуоткрытому рту девицы и проглотил ее вздох.
Сейчас девица принадлежала Ивану, а вместе с ней в государя уместилась вся весна.
Государева длань подползала к самому низу и остановилась на плоском девичьем животе, словно отыскала прибежище для того, чтобы продолжить далее необыкновенное путешествие, и стон, который замер на губах девицы, только поторопил познание. Пальцы Ивана Васильевича уже набрались смелости: они то уходили вверх, забредали к упругим девичьим выпуклостям, а то вдруг возвращались вниз, в то место, откуда начинался самый жар, который уже довел Христиану до неистовства. Легкое платье малость задралось, и Иван Васильевич видел бедра девицы с кожей такой белизны, которая могла бы бросить вызов кристаллам соли; и сама Христиана как будто была вылеплена из утреннего снега, который того и гляди мог расплавиться под горячими объятиями государя. Ноги Христианы слегка разведены — теперь она уже не девка, что чуждается воровского прикосновения, а сладострастная баба, спешащая навстречу греху.
— Государь Иван Васильевич, — прошептала Христиана, но этот возглас больше напоминал стон женщины, растревоженной желанием.
Царь Иван не мог оторвать взгляда от крепких и прямых ног, таких же незащищенных, как стволы молоденьких берез, а в самом паху девицы стыдливо прятался темный островок волос. Это было женское начало, где нашел кончину не один отрок.
Сети дьявола были раскинуты так широко, что, споткнувшись, Иван Васильевич угодил в них обеими руками; они были сплетены такими крепкими нитями, что вырваться на свободу не было возможности.
Государь, не в силах более тягаться с искушением, освободил Христиану от легкого платья, и сорочка мятым стыдливым комом упала к царственным стопам.
Множество раз государю доводилось видеть женскую наготу, казалось, его невозможно удивить ни уродством, ни совершенством линий. Приходилось ему видеть девиц огромного роста и совсем малых, познал он молодух, не брезговал старухами. В двенадцать лет он испробовал первую девицу, а в пятнадцать сделался искушенным мужем; не было для него загадок ни в любовной игре, ни в сладостных утехах. Но то, что он увидел сейчас, заставило Ивана усомниться в своей многоопытности. Перед государем была весна, которая налилась соком и готова была подарить себя благородному путнику. Нагнулся Иван, чтобы откусить вишенку в самой середке девичьей груди, но вместо этого приник к ней ртом, подобно несмышленому младенцу, и, стараясь не пролить и капли свежести, выпивал Христиану до основания.