Вздохнул государь и отвечал холопам:

— Быть по сему.

Однако монашеского одеяния Иван Васильевич снять не пожелал, и сейчас, взирая на самодержца, Малюта видел, как из-под грубого темного сукна проглядывает ворот золотого царского кафтана.

— Я это и ранее тебе, государь, говорил, всюду крамола! Я тут походил по сеням, по покоям, так челядь только о твоем горе и злословит.

— Ты, Григорий Лукьянович, проговорился о том, что будто знаешь, кто царицу извел?

— Как же не знать, Иван Васильевич, все они на виду, только слова твоего жду, чтобы в темницы их упечь, — понизил голос Малюта.

— Что же ты на шепот перешел, Гришенька… Или ты думаешь, что на московском дворе есть господа помогущественнее, чем твой государь?

— Вовсе нет, Иван Васильевич, помилуй тебя господи!.. Не помогущественнее, но похитрее, чем ты, имеются. Ты хоть и велик ростом, но простодыра, как дите неразумное, нигде никакого подвоха учуять не можешь. А вороги, они по-умному зло чинят, только и дожидаются, когда ты оступишься, чтобы подтолкнуть тебя в самую погибель.

— Говори же, Григорий Лукьянович, мне правда нужна.

Помолчал Малюта Скуратов, а потом обронил уверенно, не отрывая глаз от носков государевых сапог:

— Петр Темрюкович царицу уморил, не желал он, государь, чтобы ты в третий раз женился.

— Правда ли это, Гришенька?

— Истинный бог, правду глаголю, Иван Васильевич. Я тут к князю своих шептунов приставлял… так они с него глаз не спускали, все как есть выведали…

— Не тяни, Григорий, далее говори!

— Есть у князя Петра во дворце одна зазноба, из мастериц. Так я этой девахе пригрозил, что если не выведает у Темрюковича, как он царицу уморил, так я ее к тюремным сидельцам посажу. А в следующую ночь к ней Петр Темрюкович пришел, опоила его девка, ласками окрутила, а когда князь совсем охмелел, в открытую у него про царицу спросила. Петр ей так и признался, что не хотел ни одну девку рядом с Иваном видеть, вот потому, поганец, извел Марфу Васильевну.

Ухватился государь обеими руками за ворот и разодрал ткань у самого горла. Жемчуг огромными перламутровыми каплями сорвался с золотой парчи и, скатившись по рясе, затерялся далеко за печью. Тяжело дышалось государю.

— Продолжай!

— Государь Иван Васильевич, уж не дурно ли тебе? — забеспокоился Малюта. — Может, лекаря-немца покликать?

— Сказано, продолжай, холоп! — прошептал Иван Васильевич, кривя рот.

— Мастерице Петр похвалялся, что уже давно вхож в дом к Собакиным. Кому, как не ему, травить царицу!

— Убедил ты меня, Григорий Лукьянович, делай все так, как считаешь нужным.

— Будет сделано, государь. Со всех взыщу, не только лихоимцев покараю, и мелким пакостникам достанется, что злым словом государя ранят.

Глава 8

У Малюты Скуратова к Петру Темрюковичу была давняя нелюбовь. С того самого времени, когда Мария пожелала видеть во дворце своего братца. Не отстояв на Постельном крыльце, как прочая московская челядь, юный князь был сразу допущен в государевы комнаты, и совсем скоро царь поставил Петра старшим стольником. Это неожиданное назначение вызвало большую зависть у всего придворного чина.

Царского шурина не любили, однако это не мешало московским дворянам и боярским детям гнуть перед ним шею. Петр Темрюкович совсем не разбирался в придворных чинах и требовал от ближних бояр и князей, чтобы они относились к нему с тем же почитанием, с каким относится его собственная челядь.

В первый же месяц своего пребывания во дворце князь нажил столько врагов, сколько иной не сможет приобрести за долгую жизнь. Бояре люто ненавидели спесивого отрока и мечтали, чтобы Петр Темрюкович сломал себе шею на своем чудо-аргамаке или Гордей Циклоп, разобидевшись на братца царицы, отвернул бы ему голову где-нибудь в глубине московских дворов.

Петр Темрюкович был едва ли не хозяин Первопрестольной, даже походка у него была такая же стремительная, как у самого государя. Черкесский князь проскакивал мимо оторопелой стражи, которая не осмеливалась попридержать брата царицы, и уверенной поступью являлся в Верх, где обыкновенно собирались ближние вельможи. Бояре не сомневались в том, что скоро князь Петр потребует, чтобы караул при его появлении вопил во все горло:

— Прочь с дороги! Ступает князь черкесский Петр Темрюкович! Ниже голову!

Несколько раз бояре жалились царю на его юного родича, упрекая в неуважении к московским вельможам, но государь только посмеивался, догадываясь, какой страх Петр Темрюкович нагнал на его ближних бояр. Но ссориться в открытую с ним никто не желал, это значило бы противопоставить себя взрывчатому характеру царицы, а уж она в долгу не осталась бы!

Петр Темрюкович уже давно перестал замечать вокруг себя потомственных бояр, удельных князей и признавал над собой только власть одного человека — самодержца всея Руси Ивана Васильевича. А потому прочая московская дворовая челядь казалась для него едва ли не самой травой, которая годилась ровно для того, чтобы отереть об нее запачканные сапоги.

Долгое время Петр Темрюкович принимал Малюту Скуратова-Бельского за обычного дворового мужика и частенько бросал ему в руки поводья, наказывая отвести аргамака в стойло. Совсем не подозревал князь о том, что наживает сильнейшего врага, с которым не рискнули бы потягаться многие отпрыски Рюрика.

Думный дворянин с улыбкой кланялся Петру и отвечал неизменное:

— Как скажешь, князь.

И покорно отводил жеребца на Конюшенный двор.

Разве мог черкесский князь подумать о том, что у этого коренастого, с медвежьей поступью мужика сосредоточена в руках такая власть, перед которой бледнеют даже старейшие боярские чины.

Малюта Скуратов не спускал обид, а тем более не мог забыть неуважение к своему чину; думный дворянин так близко стоял у самодержавного трона, что мог хорошо видеть рисунки на сафьяновых царских сапогах. Еще Григорий Лукьянович обладал необычайным чутьем на интригу и чувствовал крамолу там, где ее как будто не должно быть. И когда Марфе Васильевне занедужилось, Малюта обратил взор на брата усопшей царицы.

Скуратов-Бельский только ждал разрешения самодержца, чтобы скрутить гордецу-князю руки за спиной и, подталкивая его пинками, спровадить в сырой и глубокий подвал.

Лучшего подарка себе Григорий Лукьянович пожелать не мог.

Черкесский князь поживал так же беззаботно, как и при покровительстве царицы Марии. Петр не всегда появлялся в Передней у государя; не спросясь разрешения у Ивана, съезжал на дальние дачи, прихватив с собой с пяток девиц, и окружал свою карету не меньшим почетом, чем это делал самодержец.

С визитом к черкесскому князю Григорий Лукьянович затягивать не стал и в сопровождении отряда стрельцов вошел во двор Петра Темрюковича.