Мгновение оба молчали. Вдруг послышался рев – моторная лодка обогнула восточную оконечность острова, подняв широкую волну, которая плеснула на пристань. Гроган заметил:
– Доктор Эллис-Джоунз, как всегда, решил появиться весьма эффектно. Он сообщит нам то, что мы уже знаем: перед нами женщина, и она мертва. Потом он объявит о том, о чем мы догадались сами: ее смерть наступила не в результате несчастного случая или самоубийства, и произошло это между часом двадцатью и двумя сорока пятью. После этого мы наконец возьмемся за дело и выясним, что нам могут сообщить подозреваемые. И начнем с баронета.
Было почти полпятого, и Эмброуз с Айво, Роумой и Корделией стояли на пристани, глядя, как «Шируотер» увозит актеров в Спимут, огибая восточную оконечность острова и исчезая из виду. Эмброуз сказал:
– Что ж, возможно, их лишили звездного часа под светом софитов, но едва ли они могут жаловаться на то, что день выдался скучным. Новости об убийстве Клариссы к ужину разнесутся по всей стране. Это означает, что на рассвете можно ожидать нашествия журналистов.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Айво.
– Я никому не позволю высадиться на остров, однако не так жестоко, как де Корси во временя чумы. Тем не менее остров – моя частная собственность. И я дам указания Мунтеру переадресовывать все звонки в полицию Спимута. Полагаю, у них есть отдел по связям с общественностью. Пусть они этим и занимаются.
Корделия, все еще в своем хлопковом платье, дрожала. Яркий день уже начинал угасать. Скоро наступит прекрасный переходный момент, когда закатное солнце сверкнет последними, самыми яркими лучами, подчеркнув цвет травы и деревьев, так что сам воздух наполнится зеленым сиянием. Тени уже удлинились и тяжело легли на террасу. Рыбаки развернулись и уплыли домой, и море растянулось перед ними в безмолвном спокойствии. Лишь два полицейских катера тихо бились о пристань, а гладкие кирпичные стены и башни замка, на мгновение осветившиеся ярко-красным заревом, потемнели и нависли над ними, массивные и зловещие.
Когда они проходили по большому холлу, замок встретил их странной тишиной. Где-то наверху полицейские проводили свои секретные процедуры, связанные со смертью. Сэр Джордж либо находился на допросе, либо сидел с Саймоном у него в комнате. Никто, похоже, ничего не знал наверняка, да и не хотел спрашивать. В ожидании официального допроса они, как и договорились, вчетвером отправились в библиотеку. Возможно, в гостиной им было бы удобнее, но тут по крайней мере было достаточно материала для тех, кто притворялся, будто хочет почитать. Айво занял единственное большое кресло и откинулся на спинку, уставившись в потолок и вытянув длинные ноги. Корделия сидела у стола и медленно листала переплетенные экземпляры «Иллюстрейтед Лондон ньюс» за 1876 год. Эмброуз стоял к ним спиной и смотрел на газон. Больше всех волновалась Роума – она вышагивала между книжными полками, как заключенный на обязательных работах. Все испытали облегчение, когда Мунтер с женой принесли чай – тяжелый серебряный заварочный чайник, медный чайник с кипятком и чайный сервиз фабрики Минтона. Мунтер задернул занавески на высоких окнах и зажег свечи. Огонь с треском ожил. Как ни парадоксально, в библиотеке тут же стало уютнее, но гнетущее впечатление усилилось, как будто они были заперты в ее затененной изолированной безмятежности. Всем хотелось пить. Ни у кого не было аппетита, но с тех пор как нашли тело, они мечтали о крепком чае или кофе, который одновременно успокаивает и бодрит. Все взялись за чашки и блюдца, потому что хотели занять себя хоть чем-нибудь. Эмброуз уселся подле Корделии. Помешивая чай, он сказал:
– Айво, вы в курсе всех лондонских слухов. Расскажите нам об этом человеке – Грогане. Признаюсь, при первой встрече он мне не понравился.
– Никто не в курсе всех лондонских слухов. Лондон, как вам прекрасно известно, представляет собой целое собрание поселений, которые различаются с социальной, профессиональной и географической точек зрения. Однако театральные и полицейские слухи изредка пересекаются. Между актерами и детективами есть некое родство, как между актерами и хирургами.
– Избавьте нас от прослушивания вашей диссертации. Что вам о нем известно? Вы с кем-то говорили, я полагаю?
– Я признаю, что действительно позвонил одному знакомому из этой комнаты, пока вы принимали Грогана со свитой. История такова: он уволился из столичной полиции, потому что не мог мириться с коррупцией, царившей в Управлении уголовных расследований. Это, разумеется, случилось до последней «зачистки». Очевидно, он истинный герой, воспетый Уильямом Моррисом в строках: «Более не мой рыцарь и не божий рыцарь; ты белее, чем они, и намного чище, и лучше, и искреннее». Это должно обнадежить вас, Роума.
– Ничто, касающееся полиции, меня не обнадеживает.
Эмброуз сказал:
– Следует проявить осторожность, предлагая ему выпить. Он может расценить это как попытку подкупа. Интересно, главный констебль или кто там несет ответственность за такие решения, послал его сюда специально, чтобы он провалил задание?
Роума резко возразила:
– С какой стати кому-нибудь так поступать?
– Лучше пусть провалится приезжий, чем один из своих людей. А провалиться тут очень легко. Это же хрестоматийное убийство: узкий круг подозреваемых, изолированное место преступления, весьма удачно отрезанное от материка, известные terminus a quo [29] и terminus ad quem [30] . Вполне разумно рассчитывать на то, что это дело можно закрыть – ведь так говорят в полиции? – за неделю. Все думают, что преступление раскроют исключительно быстро. Но если убийца будет сохранять спокойствие и держать рот на замке, я очень сильно сомневаюсь, что ему или ей грозит реальная опасность. Все, что ему нужно – проявим благородство и предположим, что это мужчина, – это придерживаться своей версии событий. Никаких оправданий, никаких приукрашиваний, никаких объяснений. Дело не в том, что полицейские знают или о чем подозревают, а в том, что могут доказать.
– Вы говорите так, будто не хотите, чтобы преступление раскрыли, – заметила Роума.
– Если отбросить в сторону мои личные переживания по поводу убийства, я предпочел бы, чтобы его раскрыли. Не хотелось бы провести остаток жизни в качестве подозреваемого в убийстве.
– Это же привлечет летних туристов, не правда ли? Люди любят кровь и ужасы. Вы сможете показывать место преступления – разумеется, за дополнительную плату в двадцать пенсов.
Эмброуз непринужденно произнес:
– Я не потворствую сенсуализму. Вот почему летним посетителям не показывают склеп. А это убийство вообще образец дурного вкуса.
– Любое убийство являет собой образец дурного вкуса.
– Не всегда. Можно было бы придумать увлекательную настольную игру, основанную на классификации классических убийств по степени безвкусицы. Но это кажется мне исключительно нелепым, экстравагантным и театральным.