– Это все, что вы хотите сообщить нам, сэр?

– Это все, что я могу вам сообщить, главный инспектор.

Глава тридцатая

Только около семи часов им удалось наконец увидеть юношу. Он переоделся в костюм и выглядел так, подумал Бакли, как будто собирался на похороны мачехи, а не на полицейский допрос. Он подозревал, что свидетель был младше его максимум на восемь лет, хотя на вид разница в возрасте могла составлять лет двадцать. Лессинг выглядел опрятно, как ребенок, и так же переживал. Однако он держал себя в руках. Бакли почувствовал что-то знакомое в том, как он вошел, в осторожности, с которой он расположился на стуле, в серьезном, исполненном ожидания взгляде, который он устремил в лицо Грогана. А потом он вспомнил. Именно так он выглядел и вел себя на последнем собеседовании, перед тем как его взяли в полицию. Тогда директор школы посоветовал ему: «Надень лучший костюм, только не надо, чтобы из кармана пиджака кокетливо выглядывала дорогая ручка или модный носовой платок. Смотри собеседнику прямо в глаза, но не слишком напряженно, чтобы не смутить его. Веди себя чуть уважительно, ведь именно они должны предложить тебе работу. Если не знаешь ответ, так и говори, не юли. И не переживай, если будешь нервничать, потому что это лучше, чем чрезмерная уверенность в себе. При этом покажи, что у тебя хватит духу справиться с нервозностью. Обращайся к собеседникам, используя слова «сэр» или «мадам», и не забудь поблагодарить их перед уходом. И, ради Бога, мой мальчик, сиди ровно и с прямой спиной».

По мере того как беседа продолжалась и первые простые вопросы остались позади, Бакли почти поверил, что свидетель расслабился. Ему казалось, что Лессинг ощущал то же, что и он тогда: если будешь следовать советам, все это окажется не таким мучительным. Только руки выдавали его. Они были широкие, неприятного белого цвета, с толстыми пальцами-обрубками, но узкими, почти женскими ногтями, коротко подстриженными и такими розовыми, что возникало впечатление, будто они накрашены. Он держал руки на коленях и время от времени растягивал пальцы, как будто выполнял некое прописанное врачом упражнение для укрепления связок.

Сэр Джордж Ральстон стоял к ним спиной и смотрел в наполовину зашторенное окно. Бакли подумал, намеревался ли он таким образом продемонстрировать, что не может повлиять на мальчика ни словом, ни взглядом. Но такая поза выглядела нелепо, тем более что в полной темноте он точно не мог ничего увидеть. Бакли никогда в жизни не оказывался в такой тишине. Однако в ней чувствовалось что-то положительное: это было не отсутствие шума, а тишина, которая обостряла восприятие и придавала важность и достоинство каждому слову и действию. Он в очередной раз пожалел, что они сейчас не в полицейском участке, где постоянно слышатся чьи-то шаги, хлопают двери, звучат голоса и прочие привычные звуки повседневной жизни. Здесь же осуждающе относились не только к подозреваемым.

На этот раз рисунок у Грогана получился безобидным, даже очаровательным. Похоже, он решил заняться реконструкцией своего огорода. Аккуратные ряды пухлых кочанов капусты, карабкающиеся вверх ростки огненно-красной фасоли и поросль папоротниковидной моркови материализовались под его рукой. Он сказал:

– Значит, после смерти матери вы жили в семье ее брата и находились там, когда леди Ральстон приехала с визитом летом 1978 года и решила вас усыновить?

– Формального усыновления не было. Моим опекуном был дядя, и он согласился, чтобы Кларисса стала… кем-то вроде приемной матери, полагаю. Она взяла на себя полную ответственность за мою жизнь.

– И вы восприняли это с радостью?

– С огромной радостью, сэр. В обществе дяди и тети жизнь была не очень благосклонна ко мне.

Странно, что мальчик употребил такое выражение, подумал Бакли. Это прозвучало так, словно ему в руки попала газета «Миррор» вместо «Таймс» и его лишили вечернего портвейна.

– И вы были счастливы с сэром Джорджем и его женой? – Гроган, не в силах удержаться от сарказма, добавил: – Жизнь проявила к вам благосклонность?

– В высшей степени, сэр.

– В лице вашей мачехи? Вы так и относились к ней, как к мачехе?

Юноша вспыхнул, бросил взгляд в сторону молчавшего сэра Джорджа, облизал губы и произнес:

– Да, сэр, полагаю, что так.

– В течение последнего года или около того ваша мачеха получала весьма неприятные послания. Что вам об этом известно?

– Ничего, сэр. Она не рассказывала мне. Мы не часто видимся… виделись, – добавил он. – Я учусь в школе, а выходные она часто проводила в своей квартире в Брайтоне.

Гроган вытащил одну из записок из папки и подвинул ее Саймону.

– Они все примерно одинаковые. Эта вам знакома?

– Нет, сэр. Это цитата, не так ли? Из Шекспира?

– Это вы мне скажите, юноша. Вы же учитесь в школе Мелхерст. Так вы никогда не видели таких посланий раньше?

– Нет, никогда.

– Ладно. Предлагаю вам рассказать, чем именно вы занимались между часом дня и двумя часами сорока пятью минутами.

Лессинг опустил взгляд на руки: видимо, он сознал, что методичное потягивание пальцев наводит на мысль о том, что он нервничает, и ухватился за подлокотники, словно хотел удержаться от того, чтобы не вскочить. Однако его рассказ был последовательным и ясным, а уверенность только крепла. Он решил пойти поплавать перед спектаклем и отправился прямо к себе в комнату после обеда. Там он надел под джинсы плавки и шорты, захватил свитер и полотенце и прямо через газон отправился к берегу. Около часа он гулял по пляжу, потому что Кларисса предупредила его, что плавать сразу после еды нельзя. Потом вернулся к маленькой бухте за террасой и вошел в воду около двух часов или чуть позже, оставив одежду, полотенце и наручные часы на берегу. Он никого не видел во время прогулки или плавания, но сэр Джордж говорил, что смотрел, как он подплывает к берегу, в бинокль, когда сам возвращался в замок после наблюдения за птицами. На этой фразе он снова бросил взгляд на отчима, словно в надежде получить одобрение, но ответа не последовало. Гроган сказал:

– Сэр Джордж Ральстон так и сказал нам. А что потом?

– Ничего, сэр. Когда я возвращался в замок, мистер Горриндж увидел меня и подошел. Он рассказал мне про Клариссу. – Последние слова он произнес почти шепотом.

Гроган наклонил вперед свое красноватое лицо и тихо спросил:

– И что именно он вам рассказал?

– Что она мертва, сэр, и что ее убили.

– А он объяснил, как именно?

Юноша опять прошептал:

– Нет, сэр.

– Но вы, наверное, поинтересовались? Неужели вас подвело естественное любопытство?

– Я спросил, что случилось и как она умерла. Он сказал, что никто не может сказать наверняка до результатов вскрытия.

– Он прав. Вам не нужно больше ничего знать, за исключением того факта, что она мертва и, должно быть, ее смерть была насильственной. А теперь, мистер Лессинг, что вы можете сказать о руке умершей принцессы?