Прежде чем добраться до трактира, где, по обыкновению, проводились петушиные бои, Матвей Терентьевич завернул в рюмочную, оставив петушка под присмотром приказчика. Кто знает, а не подсыпал ли он птице недозволенного порошка? Именно после этого петушок сделался квелым и его больше интересовала жердочка, на которой можно было бы вздремнуть, чем амурные дела.
Но самое обидное заключалось в том, что Матвей Терентьевич поставил на петушка пятьдесят тысяч. А еще через пять минут он обнаружил, что у него не осталось денег даже на чекушку, чтобы с горя выпить.
В этот же день Матвей Терентьевич отправился на бега, тем более что в первом заезде должен был выступать Шах, за которым числилось с десяток громких побед. Во втором заезде должен был бежать молодой жеребец по кличке Сатир, за ним не наблюдалось блистательных побед, кроме отличной родословной. Однако знакомый «жучок» за пятьдесят рублей информировал, что Сатир должен прибежать первым.
И надо же такому случиться, что Шаха не было даже в первой пятерке, а Сатир и вовсе, споткнувшись после первого круга, едва доплелся до финиша.
Точилин послал на голову «жучка» сотни чертей, однако, как бы там ни было, на бегах он оставил семьдесят пять тысяч. Домой он возвращался практически нищим, потеряв едва ли не за один раз все сбережения. Но самое скверное заключалось в том, что Матвей Терентьевич потерял доверие императорского двора. Камердинер, через которого он получал задание, вдруг неожиданно объявил, что настенные часы восемнадцатого века, которые он починил месяц назад, остановились уже на третий день. А карманные часы с боем, что он отремонтировал на прошлой неделе, вместо обыкновенных ритмичных ударов вдруг потешают металлическим скрежетом. И уже с ехидцей, закрывая перед бывшим часов— щиком дверь, добавил, что его услуги слишком дороги для императорского двора. А царской семье, пребывающей в постоянном аскетизме, самое время приберечь ту денежку для постного хлеба.
Матвей Терентьевич сморкнулся под ноги самодовольному камердинеру и, чертыхаясь, затопал восвояси. Для него не являлось секретом, что причина его отставки заключалась в ином: наверняка банкиры шепнули кому следует, вот и спровадили старого служаку с дворцового порога.
Обидно. Да-с. И это после стольких лет бескорыстной службы. Конечно, с императорского жалованья он не смог купить недвижимости в Париже, но этих денег вполне хватало, чтобы вкусно есть и сладко пить. А еще оставалось на то, чтобы поставить пару рубликов на добрую лошадку да вот еще побаловаться пивком по воскресным дням в кругу старинных приятелей.
В прошлом году Точилин приобрел дом. И не где-нибудь у Бутырской заставы, а в самом центре, вблизи Тверского бульвара. Он надеялся на старости лет наблюдать из окон второго этажа за светской молодежью, да, видно, не судьба. Дом отберут за долги, если он не сумеет выплатить деньги на следующей неделе.
Почесав изрядно поредевший затылок, часовщик решил обратиться за помощью к Лесснеру, не позабыв напомнить о собственных заслугах. Хитрый немец понимающе кивал едва ли не на каждое слово, а когда Матвей Терентьевич уже посчитал, что дело решенное и готовился назвать нужную сумму, банкир неожиданно улыбнулся и произнес:
— А вы ведь, батенька, плут! Обещали нам сконструировать сейф, который не сумеет открыть ни один грабитель. И что же мы в результате имеем? Одно сплошное разорение, милейший. Так что я вынужден вам отказать. Думаю, что по всей России не найдется ни одного банкира, что ссудил бы вам хотя бы гривенник. Ступайте себе, Матвей Терентьевич, а у меня сейчас дел невпроворот.
Точилин с трудом проглотил набежавшую горечь, понимая, что звон мелочи в собственных карманах он принял по ошибке за хруст сторублевых бумажек.
Настроение было дрянь. Единственное, что оставалось ему на этот час, так это залить горюшко ковшом браги.
В трактире Матвея Терентьевича встретили приветливо — хозяин распорядился налить гостю пива за счет заведения и угостить свежеотваренными раками.
— Пожалте, — подскочил к именитому гостю старший приказчик. — Давеча на Яузе отловили. Они сейчас икру мечут и прут дуром. Все сети забили. Рыбакам-то беда, а нам в радость. Разве пиво без раков бывает? Оторвал ему хвост и высосал сладость, а потом пивцом закушал, кра-асота! — протянул молодчик.
Глаза его при этом от наслаждения округлились. В пиве он толк понимал и по одному глотку мог определить его марку и где оно было произведено.
— Спорить не стану, голубчик, — часовщик уверенно разодрал обеими руками панцирь и небрежно выковырял зеленоватое мясо. В привычной обстановке тоска и впрямь куда-то унеслась. А такая неприятность, как заложенный дом, выглядела и вовсе невинным пустячком. — Приятное это дело, особенно когда оно холодное, из погреба, да настолько, что зубы ломит от холода.
— А может, вам, Матвей Терентьевич, еще и рыбки принести?
— Почему бы и нет, голубчик, неси! — уверенно распорядился Точилин.
— Какую рыбку предпочитаете, севрюгу, стерлядь, а может быть, судачка?
— Неужто ты не знаешь? Чехоня давай! — почти возмутился Матвей Терентьевич, оторвав хвост очередному раку. — Рыбка, может, и неказистая, да жиру в ней в достатке, хоть пироги пеки.
— Будет вам рыбка, Матвей Терентьевич, — уверил приказчик. — Для таких знатоков, как вы, держим. А солим по особому рецепту, отрыжки никакой, одна приятность в желудке, — постучал он себя по объемному животу. — Макарка! — гаркнул приказчик на малого лет четырнадцати. — Неси нашему гостю чехоней, да не тех, что под плитой, а тех, что на подловке сушатся.
— Это я мигом, — отозвался пострелец и тотчас юркнул в боковую дверь.
Через минуту он торжественно вынес на подносе с пяток полуметровых чехоней.
— Пожалте, Матвей Терентьич, — выложил он перед гостем рыбу.
— Ты бы, братец, хоть газетки постелил, — доброжелательно протянул Точилин. — А потом ведь мне и отираться нужно.
— Извольте, — расстелил перед Точилиным клок газеты приказчик. — Тут вашей особой интересовались.
— Чего им надо? — буркнул недовольно Точилин.
— Спрашивали, когда в следующий раз заявитесь. У одного купца петух бельгийской породы объявился. Перо красное, словно пожар, а башка черная, как уголь. Пробовал он его во дворах выставлять, так он наших доморощенных московских петушков дерет, словно волкодав болонок. Все про вашу коллекцию расспрашивал, интересовался, какие петушки имеются… Семьдесят тысяч рублев ставил, что никто его петушка не побьет!
— Хорошие деньги, — отпив пива, заметил Матвей Терентьевич.
— Нам и то обидно стало за нашу московскую породу. Неужто не сыщется смельчак, чтобы гребень иностранцу ободрать!
— Обдерет, — согласился Матвей Терентьевич. — Мне тут обещали петуха германской породы. Росточка-то он небольшого будет, помельче, чем наши российские петушки, зато гонору у него, что у заправского бюргера. И знаешь, как его прозвали?