Она повторила.
– Я сделаю кофе?
Я кивнул. Мне было хорошо, что я не один. Что вот сейчас по этой комнате ходит женщина, которая меня любит. Сейчас она принесет кофе. Мы посидим с ней, молча выпьем кофе и ляжем спать. И я не пойду сегодня домой.
Нина хлопотала в кухне, я размышлял. Что-то не увязывалось в поведении Бориса. Если он заручился поддержкой свыше и выбил себе собственную постановку, зачем ему мои артисты? Он может набрать других. Почему он ставит тот же спектакль? Почему мне об этом ничего не сказали? А если я пойду и спрошу, не поставлю ли себя в смешное положение? Скорее всего, никто ничего не знает, а он блефует и перебивает постановку у меня. Но если артисты уйдут – это будет настоящий скандал. А Борис его и хочет. Мол, вот вам ваш молодой гений! Все от него бегут, и бегут к нему, Борису, потому что гений не я. Гений – он!
Я выматерился про себя. Неужели же этот идиот считает, что действительно потянет постановку? Самоуверенный наглец. Решил пойти ва-банк? Но что будет, если ему действительно удастся переманить от меня людей? Он их, конечно, обманет… В этом я не сомневался ни минуты. Но что будет со мной? А люди? Как они могут ему верить? Неужели вид дорогущей машины и этих дурацких шнурков так застит им глаза? Или они думают, что Борис будет проталкивать их вместе с постановкой?
– Вадик, кофе.
– Спасибо, Нина. – Я потянулся и поцеловал ее в щеку. – Может быть, ты пойдешь спать? Ты ведь устала. Тебе нужно отдохнуть.
Она внимательно на меня посмотрела.
– Ты хочешь побыть один, Вадик?
– Мне нужно подумать, Нина.
– Хорошо. Я пока приму душ. Только не уходи, пока меня нет, – она поморщилась и провела рукой по лицу, будто сняла с него липкую паутинку. – Не уходи сейчас, Вадик. Уйдешь, когда рассветет. Хорошо?
– Ладно, Нина. Можно в кофе коньяк?
– Конечно.
Она улыбнулась, плеснула мне коньяку и ничего больше не сказала. Через некоторое время я услышал, как в ванной комнате зашумела вода.
Кофе был очень вкусный.
По-крупному меня предавали один только раз. Мне хватило надолго. Обидчики были наказаны свыше.
Тогда, десять лет назад, четвертого сентября, погода тоже была прохладной. Я вернулся в общежитие после каникул. Собственно, я и уехал-то домой всего за две недели до этого. После моей болезни мама приехала в Москву и все-таки уговорила Клаву – так мы звали главную «гнобительницу» – декана нашего факультета не отправлять меня в академический отпуск, а дать мне шанс позаниматься летом и сдать экзамены перед началом нового учебного года.
Я вышел из больницы в середине июля и торчал в общежитии вместе с абитуриентами. Тогда же я стал и регулярно захаживать в библиотеку. Летом в зале работала старая тетка Анна Павловна. Почему-то, я заметил, меня любили практически все старые тетки – все и всегда, кроме Таниной бабушки. Делать мне было нечего – Москва опустела. Я занимался. В середине августа экзамены я успешно сдал, меня перевели на следующий курс. Но когда я уже оформлял зачетку в деканате, то вдруг ясно представил себе, что с началом нового учебного года снова увижу маслянистую Лехину рожу, его толстый безымянный палец правой руки с новеньким обручальным кольцом и худенькую, уже с животом Таню.
Я пошел и написал заявление, что хочу отчислиться из института.
Клавина секретарша прочитала мое заявление и вытаращила глаза.
– Одинцов, ты представляешь себе, что тебя тут же заберут в армию?
– Представляю, – хмуро буркнул я, хотя на самом деле не очень представлял в армии себя. Но все равно, пусть лучше армия, пусть что угодно, лишь бы не быть свидетелем умилительного животного счастья, в котором мне нет места.
– Вот что, Одинцов, – сказала секретарша, внимательно еще раз перечитав мое заявление. – До первого сентября Клава все равно в отпуске. Подписывать твое заявление некому. Ты поезжай пока домой. Подумай. Может, образумишься. А пока – считай себя студентом. Документы забрать всегда успеешь.
Я пожал плечами и уехал домой. Маме я сказал, что экзамены сдал успешно, и это было чистой правдой. Но когда я ни в последних числах августа, ни первого, ни второго сентября не сделал ни малейших попыток собраться в Москву, мама заподозрила неладное и сама позвонила в институт. После чего у нас с ней и состоялся тот самый знаменательный разговор со вставанием на колени. Я не выдержал маминых слез и твердо пообещал, что буду учиться.
В автобусе меня вдруг осенила гениальная мысль, что молодые, скорее всего, жить будут дома у Тани, а значит, по крайней мере в общаге, я буду свободен от общения с Лехой.
Итак, я вошел в свою комнату и кинул на кровать сумку. В комнате никого не было, возле Лехиной койки стояли чужие вещи, и судя по ним, а также по совершенно незнакомым запахам, у меня появился другой сосед.
Кровать была застелена еще с августа, я, не раздеваясь, лег поверх одеяла и отвернулся к стене, чтобы пришедший сосед подумал, будто я сплю. Мне не хотелось никого видеть и разговаривать не хотелось, и сама мысль о том, что назавтра я должен согласно расписанию идти на лекцию, где непременно соберутся все, в том числе и поженившиеся в июне Таня с Лехой, приносила мне нестерпимую боль.
Вот скрипнула и отворилась дверь. Послышались чьи-то шаги, и что-то стукнулось о стол. Затем шаги приблизилися к моей койке.
– О, Вадик приехал. Ты спишь? Чего ты опоздал? – Голос был знакомый.
Из всех возможных вариантов этот был неприятен мне в меру. Я, не поворачиваясь, узнал своего соседа. Его звали Камаль. Камальчик. Он был с нашего потока. Он, в общем, парень ничего, отличный скрипач. Только немного вязкий.
– Вадик, есть хочешь? – Он тронул меня за плечо. – Девчонки полсковородки картошки отдали. Вставай, у меня еще колбаса есть. Сейчас навернем.
– Не хочу, ешь сам, – я постарался, чтобы голос казался сонным.
– Вот и у девчонок нет аппетита. – Я спиной чувствовал, как он стоит надо мной. – А ты чего на занятия опоздал? Тебя Клавина секретарша искала. Ты Таниной матери помогал?
Я ничего не понял из его слов, и, еле сдерживая желание послать соседа подальше, рывком сел на кровати.
– Чего тебе надо? С какой стати я должен в чем-либо помогать Таниной матери?
Камаль посмотрел на меня и отошел к столу. Понюхал картошку и ложкой стал есть. Я сидел на кровати и смотрел на него.
Он опять повторил:
– Хочешь? Вкусная. Только остыла немного.
– Не хочу. – Я опять лег, только теперь уже на спину, закинул за голову руки.
– Да… – Он ел и раскачивался на стуле. Губы его становились блестящими от жира и казались очень красными под черными тонкими усиками.
– Я думал, может, на правах старой дружбы… – задумчиво сказал он. – Все ведь знали, что ты к Татьяне…