— Университета… — поправила Лена.
— Суть от этого не меняется. Бездарный педагог, бездарные студенты.
— Ты его ненавидела, — скорее утверждая, чем спрашивая, с горечью сказала Лена.
— Я его презирала. На выходе любой идеи должен быть продукт. Духовный или материальный. А продукта не было. Было бессмысленное хлопанье крыльями. Были фантазии, было море несуразных идей. Пока, наконец, я не сказала, что мне это надоело.
— Когда? Ты хотела с ним разойтись?
— Да. Сто раз. Последний раз, когда ты была примерно курсе на третьем.
— Почему же ты не разошлась?
Светлана Петровна пожала плечами.
— Потому что я — разумный человек. Мне этот развод ничего бы не дал. Я так устала от жизни с твоим отцом, что больше не хотела бы выходить замуж. Ты бы меня осудила. Я бы осталась одна. И тебе действительно было бы плохо, ведь ты не смогла бы меня понять. И я терпела. Наградой мне было то, что все вокруг нас считали замечательной парой. Но между нами, мне последние годы уже было невыносимо везти этот воз. Правда. Когда ты уехала в Москву, забот у меня стало немного меньше. Зато я очень скучала о тебе… Мне даже, по совести, не с кем было поговорить…
Лене стало стыдно. Какая же она эгоистка. Она себе жила и ничего не замечала. Ей так было хорошо, что все всегда решала мама… Она даже задуматься ни о чем не хотела.
— Ты мне все-таки расскажешь, как отец утонул? — У Лены неожиданно пропал весь запал. Наверное, действительно она дура, что прибежала в больницу. Можно было оставить расспросы до вечера.
— О, пожалуйста. — Мать запрокинула голову, закрыла глаза, и на лице ее появилась какая-то непонятная Лене, даже злорадная улыбка. — Меня там не было, но я это будто вижу. Мне рассказал следователь. — Мать выпрямилась и стала говорить твердым голосом, будто отдавая распоряжения по работе: — Как ты знаешь, отец умер летом. Был конец сессии, пересдача экзаменов. Какая-то его очередная подруга, обрадовавшись, что отец поставил ей заурядный трояк на экзамене, приглашает его к себе на дачу. Дача находится на берегу реки. Они там одни. Подруга напивается, лезет в воду, начинает тонуть… Твой отважный папка кидается вслед за ней. То ли топить ее, то ли спасать. — Светлана Петровна нервно засмеялась, и Лену чуть не вытошнило от этого смеха. — Берег был илистый, скользкий. Он тоже был пьян. Итог банален. Девица выбралась из воды сама, а твой отец, как последний придурок, утонул. Девица, видите ли, ушла в дом переодеваться — ей надоело смотреть, как он бултыхается в воде. — Лена молчала. Мать посмотрела на нее и добавила: — Хорошо, что меня там не было.
— Ты бы ее утопила?
— Я бы его спасла. И все началось бы сначала. — Между бровями на лице Светланы Петровны проявилась горестная складка. — Вот ты меня спросила — как я жила без отца целый год? Так я могу тебе ответить. Замечательно. Просто великолепно. Обалденно! Отпад. Лучше не бывает.
— Ты серьезно? — спросила Лена.
— А как же? Хулиганистый подросток отправился на каникулы к Господу Богу. Заботливая мамаша, в том же лице и жена, вздохнула с облегчением. Господь в обиду никого не дает.
— Я пойду назад на работу. — Лена встала и подошла к зеркалу. Долго смотрела на свое лицо. — Ну, и видок у меня.
— А ты как приехала сюда? На троллейбусе?
— Нет, меня привезли.
— Белый «Пежо»? — Светлана Петровна заглянула Лене в глаза, поцеловала, и Лена на этот раз не отстранилась. — Смотри, девочка, не ошибись. Думай головой, а не сердцем. Сердце, как ты знаешь, сплошь мышечный орган. В нем серого вещества нет. Поэтому сердце думать и не умеет.
— Оно чувствует…
— Ни фига. — Светлана Петровна ласково скользнула рукой по волосам дочери, по плечам. — Ничего оно не чувствует. Оно делает глупости, за которые потом расплачиваются и голова, и руки, и попа.
Лена вдруг вся обмякла, как растеклась. Бессильно опустились ее плечи, безвольно упали руки, приоткрылась и оттопырилась нижняя губа.
— Ну почему все так гадко, так муторно, так ужасно устроено на свете? — Лена смотрела на себя в зеркало и не узнавала — перед ней была уставшая, даже изможденная женщина. Мать подошла и встала лицом к зеркалу рядом с ней, обняла за плечи, прижалась щекой к бледной Лениной щеке. А Лена смотрела куда-то в глубину зеркала и говорила медленно, как в гипнозе: — Я сегодня держала в руках чью-то мертвую голову и думала: вот у этого человека уже прошла жизнь. Скоро пройдет и моя.
— Милая моя! — Светлана Петровна тоже как-то вся сморщилась, постарела. — У тебя еще все впереди. Все только начинается. Еще много хорошего ждет тебя впереди. — Она смахнула слезинку, выкатившуюся из уголка глаза. — Только не ошибись, связывая себя с другим человеком. Обдумай все внимательно. Мне расскажи…
Какие у них похожие лица! И обе смотрят в глубину зеркала — не на себя. Каждая в свою жизнь. Одна — в прошлую. Другая — предвосхищая будущую. Лицо матери шире, мощнее. В излете бровей и в твердости рта — Лена впервые это заметила — в материном лице — сила. А у нее, Лены, только вопрос. Один огромный вопрос в глазах. И что там, впереди?
— Все будет хорошо. — Светлана Петровна поцеловала дочь в макушку, в щеку. — Все будет так же, как раньше. Ничего ведь не изменилось? Есть ты. Есть я. В твоем прошлом у тебя всегда будут мама и папа. Ты считала, что у тебя был хороший отец. Пусть так и останется. Я ведь для этого и скрывала правду. У тебя будет своя жизнь. И может быть, очень скоро то, что ты узнала сегодня, не будет иметь для тебя никакого значения. — Мать развернула ее лицом к себе и прижала к груди. — Я только хочу быть тебе полезной. — Она улыбнулась, и улыбка ее была теперь, как всегда, веселой и немного усталой. — Я начинаю бояться, что мне становится не о ком заботиться.
Лена обняла ее и услышала, что тот самый орган, про который мать сказала, что он ничего не чувствует, бьется, бьется… как птица, бьется у матери в груди. И Лене вдруг стало смертельно страшно, что это биение когда-нибудь может остановиться.
* * *
Студентам второй группы повезло (или не повезло) значительно больше, чем первой. Извеков закончил секцию, как и обещал Клавдии, за полчаса. Студенты тоже получили моральное удовлетворение от занятия, хотя никакого детального разбора случая не было. А что было разбирать? Конечно, не каждый день увидишь, как из грудной клетки торчат самые обыкновенные ножницы.
— Вогнаны с большой силой, вероятно, мужчиной, — объяснил студентам Извеков. — Женщины — те, скорее, не бьют, а балуются.
В данном конкретном случае были пробиты мечевидный отросток грудины, край легкого и задето сердце. Женщина умерла очень быстро, практически сразу. Раневой канал располагался наискосок, немного снизу и вверх, что предполагало, что ножницы держали, как нож.
— Мужика надо искать, — подвел итог занятию Виктор. Студенты понятливо покачали головами, записали в тетрадки. Дискутировать особенно было не о чем, ножницы упаковали в специальный конверт для передачи физикотехникам Владу и Владику, взяли материал на гистологическое исследование. В общем, когда Лена и Соболевский вернулись на кафедру — в Бюро уже была тишь да гладь. Клавдия успела даже вымыть полы и о чем-то оживленно разговаривала с дочерью по телефону.