Макар уселся поудобнее и поправил одеяло, свалившееся с плеча.
– Встречный вопрос: как ты думаешь, зачем я провел столько времени с Шошаной и Адрианом?
– Выяснял, кто убийца, – пожал плечами Бабкин.
– Мимо. Не собирался я узнавать, кто из них убил. Я хотел только понять, на кого можно рассчитывать. Шошана отпала почти сразу. Заполучить ее на свою сторону было бы непросто, но зато потом предательства ожидать не стоило.
– А тебе нужно было предательство?
– Разумеется! Я готовил побег, сорвавшийся в последнюю минуту. Это, между прочим, не так-то легко.
Маша по-прежнему ничего не понимала.
– Но зачем? Хотел подставить этого юнца?
– Чтобы хозяин ему потом причиндалы отрезал? – уточнил Бабкин.
Илюшин укоризненно покачал головой.
– Вы слишком плохо обо мне думаете. «Причиндалы, подставил»… Поражаюсь вашей кровожадности!
– А ты не поражайся, а рассказывай давай! – потребовал Сергей.
Илюшин ухмыльнулся:
– Наводящий вопрос. Голем Сеня сторожил мою каюту каждую ночь. Когда, по-вашему, Будаев снял охрану?
– После неудачного побега! – сообразила Маша.
Макар удовлетворенно кивнул.
– Это кажется парадоксальным, не правда ли? Но когда Будаев убедился в том, что я неудачник и бездарь, он полностью списал меня со счетов. Если хочешь обмануть кого-то, притворяйся или слишком слабым, или слишком сильным. Никто не может выглядеть слабее, чем неудачник, у которого провалился элементарный побег.
– Когда ты начал все готовить? – вдруг спросил Бабкин. – На третий день?
– На второй. Я стащил у Адриана пилку для ногтей. Еще умыкнул у доктора три иголки, но они не пригодились. А пилкой я потом потихоньку раскручивал шурупы.
Макар спрыгнул с кровати и простучал стены каюты.
– Нет, здесь бы такой фокус не прошел. Переборки прочные и устроены по-другому. На «Одиссее» Будаев специально поселил врача рядом со мной, за очень тонкой стенкой. Ну я этим и воспользовался. Охрана не спускала с меня глаз, никто из церберов не расслаблялся – до того самого вечера, когда меня с позором вытащили из лодки.
Илюшин торжествующе поднял палец и провозгласил:
– Ни от кого не ждут побега меньше, чем от того, кто только что пытался его совершить. Серега, а еще бутерброды остались?
Он соврал, конечно же. Не было никакого «красиво нырнул и элегантно поплыл». Сначала он до смешного боялся застрять в иллюминаторе, а больше всего боялся обнаружить, что ему в принципе не удастся в него пролезть. «Мылом натрусь, – успокаивал себя Макар. – Или маслом подсолнечным. Нет, учитывая географическое расположение – оливковым».
Потом он корячился в проклятом окне, извиваясь, как червяк. Вода была далека и черна. Илюшин представил, что он сейчас плюхнется, подняв кучу брызг, и на него сбежится смотреть весь персонал, который правильнее было бы назвать вертухаями.
От злости он оттолкнулся со всей силы, вылетел из иллюминатора и по случайности вошел головой в воду чисто, как на показательных выступлениях. Ни плеска, ни звука. Вода обняла его, и он сразу поплыл, не выбирая направления, лишь бы прочь от бока яхты, белевшего под водой, как китовая туша.
Когда Макар решился обернуться, корабль был метрах в ста. Огромный, как ледокол, с хищным черным носом, выдающимся далеко вперед. Солнце, дрожа, выбиралось из-за горизонта, словно оно тоже было беглецом из ночного плена. Первые лучи высветили большие буквы на борту: О Д И С С Е Й.
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Одиссей, и подавно уйду.
Макар усилием воли заставил себя отвести взгляд от корабля. Справа линия горизонта резко изгибалась вверх и снова падала, будто там лежал гигантский удав, проглотивший слона. Илюшин помнил по карте, принесенной дурачком Адрианом, что это остров Энея. До него не доплыть: слишком далеко. Так далеко, что очертания острова сливаются с горизонтом.
Но левее в сонном утреннем мареве скрывался второй остров, Дионис. Он был куда ближе к тому месту, где стоял «Одиссей». По расчетам Илюшина, сейчас они находились в ближней к нему точке, а затем начали бы удаляться.
Дионис – его единственный шанс.
«Да, помоги мне, веселый бог вина. Обещаю, если спасусь, устроить в твою честь безумную оргию. Ты, помнится, большой их любитель».
Илюшин сделал поправку на расстояние между островами – и поплыл, всей душой надеясь, что рассчитал правильно.
Голову он предусмотрительно обвязал своей футболкой. На поясе, прицепленная к резинке трусов, болталась пластиковая бутылка с питьевой водой. Больше у Макара с собой ничего не было.
Плыть оказалось легче, чем он ожидал. Теплая густая вода обволакивала, будто желе. Море виделось сизым, подернутым синевой, как крыло голубя. Но кое-где оно уже вспыхивало робкими золотыми искрами от разгорающегося солнца, и волна вдруг переливалась алым, словно жар-птица поднималась со дна.
Море – высшая свобода, подумал Макар.
Он перевернулся на спину. Море поддерживало снизу одной ладонью, небо накрывало сверху второй. Время от времени его приподнимало на волне, будто тот, кто держал в горсти, слегка подбрасывал дорогую игрушку.
– Сильно не тряси, – попросил он в небеса и подмигнул.
Много-много часов спустя
Он умирал.
Смерть не то что приближалась – смерть отчасти была уже в нем, и только ждала подходящего случая, чтобы заполнить целиком. Влиться мягкой шелковой струей, обратить его в волну, песок, рыбу. Макар не знал, что именно удерживает ее наступление. Может быть, то, что он еще способен думать о жизни.
Он перестал ощущать температуру воды. Небо придавило его сверху, море выталкивало снизу, и в этом безжалостном прессе он слабо шевелил руками и ногами – маленькая безумная козявка, почти раздавленная.
Солнце, как муравей, объело одну щеку. Макар надорвал футболку, пытаясь закрыть лоскутами скулы, но у него все равно ничего не получилось. Он слишком ослаб.
Когда Илюшин еще способен был думать, он вдруг понял одну важную вещь. Море – высшая свобода и самая крепкая тюрьма, которую можно представить. Круг замкнулся. Тебе некуда бежать.
Остров? Если бы у него не распухли губы, Макар бы засмеялся. Нет никакого острова. Нет, и не было никогда.
Доннннн! – протяжно звенит колокол в голове. Волны растут, и каждая разевает пасть, точно кит. А он – Иона. Что там было с Ионой? Он спасся? Пощекотал кита изнутри? Нет, это, кажется, не он, это Киплинг… Но кто такой Киплинг? В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам. Он ушел в решете, он и сам решето, в дырки просачивается вода и с бульканьем уходит вниз. Соленая вода разъедает тело, перед глазами кристальная пленка, в ушах звон и уханье слабеющего сердца.