– Не буду, – пообещал он.
Помахал им рукой, слабо улыбнулся на прощанье – и закрыл дверь.
Бабкин с Машей некоторое время стояли перед ней, прислушиваясь.
– Щас как грохнется, – шепотом озвучил Сергей их общее опасение.
– Типун тебе, – тихо отозвалась Маша. – Козулин же сказал: переутомление.
– Вот от переутомления и грохнется. Видела, как он заснул?
– Как я могла видеть, если я за врачом бегала!
Дверь внезапно распахнулась, едва не заехав по носу Бабкину. За ней стоял Илюшин и сердито переминался с одной босой ноги на другую.
– И долго вы здесь будете шушукаться?
– Уходим, уходим, – недовольно проворчал Бабкин. – Но завтра с утра нагрянем, учти!
– Мое утро начинается в одиннадцать.
«А мое утро начинается через пару часов», – подумал Сергей. Он собирался потихоньку от Илюшина нести вахту всю ночь, проверяя, все ли в порядке с его другом. Но реализовать этот план ему не было суждено.
Отправив Сергея с Машей, Макар дошел до койки и повалился на нее, не раздеваясь. Он был уверен, что сразу же заснет, но этого не случилось. Вата в голове набухла и отяжелела. Он снова плыл от «Одиссея», и море сжимало его в тугом кулаке, словно бабочку.
Голоса, голоса, голоса! Бесстрастный холодный голос Будаева, писк голема Сени, хрипловатый говор рыбаков, спасших его… Они мешали, не давали уснуть, перебивали плеск волн.
Макар, не открывая глаз, помассировал виски. «Не хочу больше слышать этого упыря!»
Он повернулся на бок и попытался вспомнить что-нибудь приятное. Песенку, стишок, в конце концов! «В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам… Тьфу ты, черт!»
Макар перевернулся на спину, заставил себя дышать глубоко. На этом невероятном корабле, который он не успел даже толком рассмотреть, воздух казался ему свежее, чем на «Одиссее». Хотя воздух, разумеется, был везде одинаковый – морской.
«Воздух свободы», – усмехнулся он. Перестал прислушиваться к собственным мыслям и сосредоточился на том, что происходит снаружи.
Бригантина, раскачиваясь, как люлька, пела хриплую, скрипучую колыбельную. Илюшину вспомнилось, как однажды он случайно попал в клуб на какой-то концерт, где имена исполнителей ничего ему не говорили. И почему-то из всех, сменявших друг друга, запомнил единственную женщину, со странной кличкой-именем Кэти Тренд, и песню ее запомнил наизусть. Высоким грустным голосом женщина пела об антикваре, сдувающем пылинки со старых вещей, бережно лелеющем заморскую утварь из разных стран. Пела о том, как приходит к антиквару и роется в его сокровищах.
Я долго искала в шкафах, сундуках,
В коробках от шляп, потаенных углах,
Всю лавку прошла от дверного звонка,
До каждого ящичка в чреве стола,
И было там все, что рождала земля,
Все, кроме заветной мечты голубой,
Но молвил хозяин: «Дождись корабля,
И будет твое с тобой».
«…Дождись корабля, и будет твое с тобой», – уже засыпая, повторил Илюшин.
Ну вот, я дождался. И где же оно, мое? И что это?
На зыбкой грани сна и реальности он увидел своих друзей и снова услышал их спор.
«О двух смертях, случившихся на бригантине», – говорил Бабкин, а Маша возражала, что о второй смерти кто-то не знает. Ах да, кок. Почему-то именно кок должен был знать о второй смерти, но утверждал, что понятия о ней не имеет.
«Мог и соврать».
Это вновь Сергей.
«Мутная история. Жена капитана выпила лишнего и свалилась за борт».
Жена капитана… Жена капитана… Можно сочинить еще одну песенку – о несчастливой судьбе жены капитана. Если она остается на берегу, то годами ждет своего мужа. А если поднимется на корабль, море отомстит ей быстро и жестоко.
«Быстро и жестоко?!» Макар резко сел. Сон сдуло с него как ветром.
Владимир Руденко долго лежал в постели без сна. Смотрел в потолок, слушал однообразные всхлипы волн… Яна спала тихо, как ребенок.
Наконец он не выдержал: встал, щелкнул выключателем в туалете, чтобы не разбудить жену ярким верхним светом, склонился над ней. Дыхание ровное, безмятежное.
«Детей надо, – подумал вдруг Владимир. – Пацана бы. Потом девку. На двоих-то я ее уломаю, а?»
Ежик волос в темноте казался не белым, а серым. Он поднял было руку, чтобы пригладить ершистые колючки – и отвел. Нет. Еще разбудит… Она станет задавать лишние вопросы, а это ему ни к чему.
Он наспех оделся, сунул в карман пачку и вышел из каюты.
На верхней палубе его встретил ночной ветер, сильный, как лапа хищного зверя. Он сбивал с ног, будто играя. Держась за снасти, Владимир добрался до более-менее тихого места на юте и спрятался за рубкой, чтобы не сдувало.
Здесь он обнаружил, что забыл зажигалку. Руденко обхлопал карманы, ругаясь про себя, но это было бесполезно. На столе он ее оставил, и даже помнил, как выкладывал, чтобы не выпала из джинсов.
– Что потерял, мил человек?
Владимир обернулся и увидел Боцмана.
– А вы что тут, Яков Семеныч? – собираясь с мыслями, спросил он. У него с детства была привычка – не отвечать на прямой вопрос. Сначала сам спроси, выиграй время, а уж потом решай, стоит ли вообще что-то говорить.
– Обход противопожарный делаю, – охотно сообщил старик. – Ты знаешь, что пожар на судне страшнее пробоины?
Владимир покачал головой. Лекции слушать не хотелось, а хотелось курить. Просто адски.
Словно прочитав его мысли, Яков Семеныч выудил откуда-то коробок спичек.
– На, страдалец…
Руденко с благодарностью выхватил коробок. Жадно затянулся, провел тлеющим кончиком сигареты росчерк в темном воздухе:
– А, это… Противопожарная безопасность против не будет?
– Под моим присмотром можно. – Яков Семеныч подумал и добавил: – Хотя если Муромцев увидит, нам достанется, конечно. Капитан и так-то бушует…
– Из-за матроса? – понимающе спросил Владимир.
Боцман замялся.
– Да как сказать…
– А что такое? – он постарался скрыть охватившую его беспричинную тревогу.
– Повторное расследование Муромцев проводит.
– По поводу смерти?
– Угу.
– А что… – Руденко постарался сформулировать как можно более обтекаемо свой вопрос, – есть причины?
Боцман пожал плечами:
– Говорит, новые факты. Не знаю, какие там могут быть факты… Но это, конечно, дело капитана! – тут же спохватился он. – Надо повторно – значит, повторно. Так что завтра снова будут опрашивать всех. Докуришь, – он указал на сигарету, – бяку брось за борт.