– Видите, оркестр мне не особенно подчиняется, – ухмыльнулся физкультурник. В следующий момент на террасе упали контрабас и туба, повалив еще несколько пюпитров.
– Прошу прощения, – сказал мистер Валлакер. – Но мне, кажется, лучше быть там. Дайте-ка мне это… – Он снял с моего плеча футляр с фаготом и быстро пошел к террасе. Потом вдруг остановился и обернулся через плечо. – Ваше платье, миссис Дарси… – начал он.
– Что?
– Оно почти прозрачное – особенно сейчас, когда солнце светит вам в спину.
Я опустила взгляд. О черт! Действительно!..
– Отличное платье. Вам очень идет! – весело сказал мистер Валлакер – и удалился.
От негодования и стыда я почти лишилась дара речи. Этот мистер Валлакер… Проклятый сексист! Я для него – просто сексуальный объект и… Какое он имеет право, ведь он… ведь он женат?!
И я строптиво попыталась собрать бутерброды, хоть он и сказал мне не делать этого. Но тут ко мне подошел какой-то мужчина в тужурке официанта:
– Меня просили помочь вам отнести вещи, мадам…
Прежде чем я нашлась, что ответить, кто-то позвал меня по имени. Повернувшись на голос, я увидела Фарцию Сет, мать Бикрама, которая приветливо махала мне рукой.
– Бриджит! Идите к нам!
Я не имела ничего против, поскольку к этому времени мужья и отцы уже устроились возле воды и оживленно беседовали то ли о бизнесе, то ли о футболе, предоставив нам, девчонкам, возможность всласть посплетничать, время от времени забрасывая еду в широко открытые рты детей, которые подлетали к нам, будто чайки, и тотчас снова уносились играть.
Когда подошло время концерта, Безупречная Николетт, которая, как и следовало ожидать, оказалась председателем комитета по его организации, взобралась на импровизированную террасу-сцену, чтобы произнести льстивую речь в честь мистера Валлакера, которого она назвала «энергичным», «изобретательным», «инициативным» и т. д. и т. д.
– Ага, а кроме того, он наверняка «возбуждающий, эротичный и мощно эякулирующий», – не без яда добавила Фарция. – Николетт сразу запела по-другому, когда мистер Валлакер предложил устроить концерт в этом шикарном особняке.
– Неужели это его особняк? – удивилась я.
– Понятия не имею. Главное, он все устроил, и с тех пор Николетт превозносит его буквально до небес, только что задницу ему не лижет. Хотела бы я знать, что думает по этому поводу дражайшая миссис Валлакер?..
Наконец Николетт закончила свою хвалебную песнь, и на террасу поднялся сам мистер Валлакер. Подойдя к самому краю импровизированной сцены, он жестом остановил аплодисменты.
– Спасибо, – проговорил он с легкой улыбкой. – Скажу сразу: я согласен с каждым сказанным здесь словом. А теперь немного о том, для чего вы собрались здесь сегодня. Я намерен представить вам школьный оркестр ваших… Любимых… Сыновей!..
С этими словами он взмахнул дирижерской палочкой, и упомянутый оркестр с воодушевлением – хотя и немного вразнобой – сыграл туш. Еще взмах дирижерской палочки – и музыканты затихли, и только в мягких волшебных сумерках, понемногу сгущавшихся над зеленеющими лужайками, еще некоторое время звенело чуть слышное эхо труб.
Да, «Эра Водолея» [86] в исполнении ансамбля шестилетних флейтистов не совсем удалась, поэтому среди слушателей то и дело раздавалось сдавленное хихиканье, но я была рада тому, что могу смеяться. Если бы не это, я бы, наверное, вся изнервничалась, дожидаясь выступления Билли, номер которого стоял почти в самом конце программы. Когда сын вышел к роялю, неловко прижимая фагот к животу, он показался мне совсем маленьким и жестоко испуганным, и мне захотелось броситься к нему и крепко обнять, но меня опередил мистер Валлакер. Он подошел к Билли твердым шагом и, наклонившись, что-то шепнул ему на ухо, от чего мой сын вдруг улыбнулся и кивнул, и мистер Валлакер сел за рояль.
Мне и в голову не приходило, что преподаватель физкультуры умеет играть на пианино и к тому же так хорошо. Мистер Валлакер начал с короткой, но вполне профессиональной джазовой импровизации, а потом слегка кивнул Билли.
И Билли заиграл. Слов, естественно, не было, но я отчетливо слышала каждое из них – каждую строчку, каждый куплет, – пока мой сын с натугой выводил ноту за нотой. «Я сделаю для тебя все… все, что угодно». Мистер Валлакер умело аккомпанировал, мягко вторя каждой неверной ноте или чересчур растянутому пассажу.
Я сделаю для тебя все, Билли, думала я, чувствуя, как на глазах у меня выступают слезы. Все, что угодно, мой дорогой мальчик, мой сын…
Но вот песня закончилась. Зрители захлопали, а мистер Валлакер, бросив быстрый взгляд в мою сторону, снова шепнул что-то Билли, который буквально на глазах раздулся от гордости.
К счастью, место на сцене уже заняли Эрос и Аттикус, которые представляли публике свой вариант шубертовского фортепианного квинтета ля мажор «Форель» (на флейтах). Оба так манерно извивались и раскачивались из стороны в сторону, пародируя выступление «взрослых» артистов, что я волей-неволей отвлеклась от своих переживаний и, позабыв о готовых пролиться слезах умиления и отчаяния, приложила все усилия, чтобы не захихикать вновь. Впрочем, концерт скоро закончился. Билли, сияя, как новенькая монетка, подбежал ко мне, крепко обнял за шею, а потом снова умчался к приятелям.
Это был теплый и томный, очень красивый и романтический вечер. Родители потихоньку разбредались по дорожкам, некоторые пары, рука в руке, спустились к пруду. Я еще некоторое время сидела на коврике одна, гадая, что мне делать дальше. Ужасно хотелось выпить, но я была за рулем, поэтому спиртное исключалось, а корзинка с диетической колой так и осталась где-то в кустах возле сцены.
Поднявшись, я поискала глазами Билли. Он увлеченно играл во что-то с друзьями (хотя со стороны могло показаться, будто группа буйнопомешанных лупит друг друга по головам), и я вернулась к кустам, подобрала корзинку, которая так и стояла на траве, и посмотрела в сторону сцены.
Огромная оранжево-желтая луна медленно вставала над купами деревьев, над прудом, над усадьбой, в которой тепло светилось несколько окон. Где-то вдалеке счастливые пары смеялись, обнимали детей и вспоминали прошедшие годы, которые они прожили вместе.
Отступив поглубже в кусты, чтобы меня никто не видел, я смахнула со щеки одинокую слезу, а потом сделала прямо из бутылки гигантский глоток колы, жалея, что это не водка. Да, подумала я, у меня остались только дети, но и это ненадолго. Они уже не младенцы. Они растут, растут слишком быстро, и рано или поздно они вырастут. От этой мысли мне сделалось грустно, но куда больше я боялась грядущих лет, которые будут наполнены концертами, спортивными пикниками, праздниками, днями рождения, подростковыми проблемами и прочим… и со всем этим мне придется как-то справляться, справляться одной, потому что рядом со мной никого нет и, наверное, уже не будет.