— Ладно… посчитаюсь я еще с тобой, — погрозил шестопером князь. — Эй, рынды, слезай с коней, пешими идем. Что стоишь, давай лестницу подставляй, с коня сойти желаю.
— Не твой я холоп, чтобы лестницу тебе под ноги ставить, — дерзко отозвался отрок.
— Языкастые нынче караульничие, не было такого при Василии Ивановиче. Видно, розги давно не получал. — Князь сошел с коня на битый булыжник. — Пойдемте за мной, рынды! Неласково нас встречают государские служки.
— Постой, Андрей Иванович, — заставил обернуться старицкого князя караульничий.
— Чего хотел, холоп? Ежели извинения просить, так не приму.
Усмехнулся тот и строго молвил:
— Али не слышал, что я сказал? Шапку долой, когда в московский двор входишь. Или, может, хочешь, чтобы мои молодцы с твоей головы ее сами сорвали?
Стиснул зубы Андрей Иванович, сдерживая проклятия, а потом распорядился:
— Снимайте шапки, рынды. Эй, стряпчие, возьмите у меня шелом с шестопером и, ежели надумают подойти поганцы, рубите их топорами!
Троицын день шагнул и в Кремлевский двор. У боярских домов березы были украшены яркими лоскутами, ветви заплетены в ленточки.
Вспомнив ушедшую юность, Андрей Иванович ненадолго позабыл свою обиду. Так же, как и нынешняя молодежь, он свято верил березовым венкам, вплетенным накануне Троицы. Ежели усохнут сплетенные ветки, значит, скоро ждать дивчине сватов, а там и свадьбе не задержаться. Ежели ветки зеленеют по-прежнему, выходит, быть девице без мужа.
С любопытством разглядывая кремлевские березы, Андрей увидел множество увядших венков и подумал, что в этом году свадеб будет как никогда много.
— А ежели не примет нас государыня? — вернул князя к действительности голос любимого рынды Егорки.
Сошла с губ Андрея Ивановича улыбка, и он отвечал:
— Не посмеет обидеть меня государыня в Троицын день.
— Как скажешь, господин. Но уж больно баба крепка — не успела мужа схоронить, а уже в возке с Овчиной разъезжает. А ежели дядьку ее родного вспомнить, Михаила Глинского? Так тот и вовсе живота решился. Хотел бы я знать, не по указу ли самой государыни Михаил Львович богу душу отдал?
Нахмурился старицкий князь, а чело надвое резанула кривая глубокая морщина.
— Больно ты разговорчив стал, Егор, беды бы не накликал.
— Ты меня, князь, прости непутевого, а только я хочу предупредить тебя, как бы худого из этого не вышло. Вот явимся мы ко дворцу, а Елена Васильевна повелит нас под стражу взять.
— Раскаркался каргой! Ежели еще слово скажешь, выпороть повелю! — пригрозил сурово Андрей Иванович.
Так и прошел молчком князь до государевых палат.
Еще совсем недавно он заходил к Василию Ивановичу когда хотел: смело распахивал двери, отстранял рукой караульничих, стоящих у порога, и проходил в великокняжеские палаты. Сейчас у ворот его встречала угрюмая стража, а десятник неласково вопрошал:
— По какому делу к государыне?
Три месяца едва минуло, как помер московский государь Василий, а дворцовая стража уже не помнила в лицо старицкого князя.
— С каких это пор удельным князьям во дворец ступать не велено? — Гнев алыми пятнами выступил на щеках Андрея Ивановича.
— Пропустите князя, молодцы, — услышал он негромкий приказ и, обернувшись на голос, увидел новую забаву московской государыни — Ивана Овчину.
Конюший стоял высоко на лестнице, ухватившись могучими руками за кожаный пояс, и поглядывал на князя и рынд с великой значительностью, будто государь, взирающий на провинившихся холопов.
Ожидалось, что после смерти Василия Ивановича рядом с великой княгиней будет находиться Михаил Глинский или братья ее покойного мужа. Даже Шуйские слабостью Елены рассчитывали укрепить свое боярство и заполучить в Думе еще три места на лавках. Но и самые прозорливые из вельмож не могли предположить, что конюший стряхнет с сапог налипший навоз и смело шагнет в кремлевскую Опочивальню, тяжелым плечиком отстранит вереницу из крепких боярских родов и будет править Московским государством так же верно, как великий князь Василий.
Расступилась покорно стража, и Андрей Иванович, едва не цепляясь кафтаном за бердыши караульщиков, заспешил к лестнице.
— Если бы не твои хлопоты, Иван Федорович, так вытолкала бы меня стража с родного двора, — угрюмо обронил князь старицкий, проходя мимо конюшего.
Усмехнулся Овчина-Оболенский, уловив в словах князем нечто большее, чем обычную любезность.
Елену Глинскую Андрей застал в обществе многих девок. Здесь же находился малолетний государь. На великой княгине был опашень [54] из золотной добротной ткани, и князь не без мужского волнения представил, какое иное богатство скрывается под дорогой одеждой.
— С чем пожаловал, Андрей Иванович? — ласково вопрошала государыня.
На груди у нее князь разглядел крупную пуговицу с перламутровым ободком и, стараясь не поднимать взгляда выше ворота, произнес:
— В удел мне свой надобно ехать, Елена Васильевна. Явился, чтобы разрешение твое милостивое спросить.
Малолетний государь играл с девками в салки и яростно трепал их за платья, когда удавалось изловить иную боярышню.
Елена Васильевна с минуту наблюдала за проказами сына, потом без печали произнесла:
— Езжай, князь, коли охота. — И дланью поправила сползавшие со стула кружева.
Андрей вдруг узнал платье, что надето на государыне, — именно такой опашень носила их матушка. Почивший великий князь желал, чтобы толика святости перепала и прегрешной супруге, и подарил его Елене.
— Только одна просьба у меня к тебе имеется, матушка.
— Какая же? Говори.
Государь Иван Васильевич с визгом поймал очередную боярышню и свирепо тискал ее.
— Отдай мне в удел город Дмитров.
— Вот как! — искренне подивилась великая княгиня. — Или ты позабыл, что Дмитров — это город Юрия Ивановича. А может быть, ты считаешь, что если дмитровский князь под замком, так ему и вотчина не нужна?
Андрей опустил взгляд ниже: с подола, прямо на пол, сбегал ряд крупных серебряных пуговиц. Старицкий князь насчитал их одиннадцать.
— Государыня, ежели не желаешь Дмитров отдать, дай мне Верею, преумножь мою вотчину, век тебе буду верным слугою.
И тут великая государыня приподняла руку и показала ошеломленному князю Андрею препротивный кукиш.
— Не дам, Андрей Иванович. Даже если бы Дмитров был свободным городом… забрала бы его в казну. А теперь ступай… Постой! В память о покойном брате получишь иноходцев в седлах, шубы с его плеча да кубки, из которых он любил пивать.