— Не мои это слова, то провидение на меня снизошло, — достойно отвечал хозяин кельи.
И, уже не глядя на государя, Максим Грек развернул грамоту и, окунув перо в киноварь, стал неторопливо выводить заглавную букву.
Слова Максима Грека потрясли Ивана. Несколько дней он опасался покидать Троицу: молился вместе с монахами и подменял певчих на клиросе. А потом, перекрестив широкий лоб, дал команду собираться в дорогу.
Царь уехал.
А Максим Грек, оставшись один, стал молиться перед лампадкой по невинноубиенному царскому чаду. Дмитрий был еще жив, но для схимника было ясно — пророчеству суждено сбыться.
Задул свечу Максим — вот так погаснет и жизнь младенца.
Иван Васильевич ехал не спеша и в дороге не оставлял вниманием ни один монастырь. Щедро кормил братию, раздавал милостыню, кланялся могилам местных святых и неустанно молился.
Отряд всадников выезжал далеко вперед, и сельчане, предупрежденные тысяцким, [51] готовили встречу царю: выстраивались вдоль дороги, а когда карета проезжала мимо — били челом в серую пыль.
Бояр не всякий раз видеть приходится, а тут сам царь с царицей да еще и наследник!
Государь высунется из окна, бросит несколько жменей мелких монет в обе стороны и спешит далее к монастырю Святого Кирилла.
У реки Шексны царский поезд остановился надолго. Мост был порушен на прошлой неделе стихией: схватил смерч в охапку тесаные бревна и раскидал их в мутной воде, оставив на месте шаткие поручни.
Стрельцы наскоро стали готовить плавучий мост: рубили стволы и, крепко стянув их бечевой, бросали на колыхающуюся воду. Река строптиво встретила деревянные оковы: бурлила, заливала течением шаткий мост, норовила сорвать его и уволочь далеко вниз, но стрельцы умело укрощали Шексну, все теснее и теснее стягивали бревна канатами. А когда река смирилась, не в силах стряхнуть с себя путы, по мосту проехала боярская карета, разметав во все стороны водную пыль, — пробовала его на прочность.
— Годится, государь, — кричал с того берега Федька Басманов. — Ладный мост вышел, только не так быстро надо, на краю-то некрепко, можно зацепиться колесом да и в пучину полететь.
Следующей была карета государя. Жеребец, фыркая и отчаянно мотая головой, но понукаемый рассерженным ямщиком, сделал первый робкий шаг.
— Пошел! Язви тебя, пошел!
Конь неуверенно, словно жеребенок, едва поднявшийся на ноги, затопал до дощатому настилу, а потом, испугавшись, взбрыкнул тонкими ногами и понес карету в воду.
— Стоять! Побери тебя леший! Стоять! — истошно орал возничий, что есть силы тянул на себя поводья.
Иван почти уже простился с жизнью, но карета зацепилась колесом за край моста. Достаточно было незаметного усилия, чтобы опрокинуть ее в воду, однако жеребец вдруг успокоился и затих.
Перекрестился царь и спрыгнул на скользкий мост.
— Видит бог, не хочу карать без вины. — И государь что есть силы огрел тяжелой тростью возницу по сутулым плечам. — Пошел прочь, ирод! Чуть царя на дно не отправил. А вы что встали?! Карету поднимите да тащите на мост ее.
Суетливо, опережая один другого, стрельцы ринулись выполнять приказ государя.
— Вот так! Вот так, господари! — тужился десятник. — На краешек, а потом вперед ее толкайте.
Откатили карету стрельцы. Перевели дух.
— Тяжела, ядрена вошь! Чуть кишки из задницы не полезли.
А сотник уже покрикивал на стрельцов:
— Шапки на лоб натяни! Кафтаны поправь, дура! Не боярин, чтобы живот наружу выставлять!
Государь уверенно прошел по мосту и махнул тростью.
— Федька, скажешь мамкам, чтобы сына на руках несли. Царицу пусть под руки крепко держат, месяц назад ей занедужилось, слаба она еще.
Дмитрия Ивановича несла боярыня Преслава Устиновна, уже девять лет как матерая вдова. Муж ее, Федор Воронцов, когда-то ходил у царя в любимцах, но попал уже давно в опалу, и уже давно укрыла его землица. Оставался вдовой бабе один путь — идти в монастырь, и, если б не чадо, которому предстояло со временем стать во главе государства, так бы и поступила.
Опала не затронула род Воронцовых — не было пира, чтобы Иван Васильевич не приглашал Преславу. А матерая вдова — что мужик. Она уверенно чувствовала себя среди веселого застолья и вместе с ближними боярами поднимала чарку во здравие самодержца. Бояре тоже как будто свыклись с ее новым качеством и называли по отчеству.
Однако с недавнего времени Иван как будто забыл про Воронцовых: не присылал им калачей со своего стола, не приглашал на пир, а однажды в Думе захудалые Михалковы осмелились сесть впереди Воронцовых.
А Преслава Устиновна между тем не простила царю смерти мужа. Боярыня варила зелье, поливала им следы государя, но Иван, как прежде, был гладок и краснощек, и часто в коридорах дворца дразнил боярыню его громкий смех.
Преслава заговаривала песок и втайне подсыпала его в покои молодых, желая вызвать бесплодие у Анастасии, но царица, попирая колдовские заговоры, родила наследника. Дмитрий рос веселым и крепким ребенком, хворь обходила его стороной, и многочисленные мамки, храня наследничка, каждый день окуривали его благовонным ладаном. Младенец казался неуязвимым, но вот неожиданно Анастасия Романовна велела боярыне быть в свите при паломничестве к святым местам.
Возничие, взяв под уздцы пугливых кобылиц, переводили их по плавучему мосту. Лошади, высоко задрав головы, неуверенно гарцевали по бревнам, далеко вперед выбрасывая тонкие ноги. Сильное течение стучало по настилу, и колючие холодные брызги обжигали лицо, норовили угодить за шиворот. Следом, в окружении множества боярышень и мамок, шла царица.
Преслава Устиновна держала на руках младенца. Дмитрий безмолвствовал, тихо посапывая во сне. Чадо не интересовало беспокойное ржание коней, не надоедал шум взбесившейся воды, на руках мамки было спокойно и тепло. Дмитрий был похож на Ивана Васильевича: лоб широкий, бровки насупленные, густые.
Вот она, расплата, — в ее руках! А почему бы одним махом не рассчитаться за нанесенные обиды? И от этой нежданной мысли стало жарко. Преслава плотнее прижала к себе Дмитрия, и он хмыкнул, словно насмехаясь над тайными мыслями матерой вдовы.
Рядом с Преславой шествовали другие боярыни, которые то и дело поправляли царевичу одеяльце, отирали сопливое заспанное личико мягким полотенцем.
— Подержи царевича, руки у меня устали, — сказала Преслава, и, когда одна из боярышень с радостью приняла Дмитрия, умиляясь доверенной честью, она легонько подтолкнула девицу в бок, и та, ойкнув, повалилась в беснующуюся воду.
Река Шексна с благодарным журчанием приняла жертву, заботливо накрыла ее пеной и, весело забавляясь, потащила вниз по течению.