Наткнувшись на каменный фундамент какого-то коровника или амбара, он присел на камни. Как высоко он забрался в горы! Перед его глазами лежал спускающийся в плоскую долину, усаженный оливами склон, за ней возвышались невысокие горы, за ними расстилалась равнина с небольшими городками, один из которых, кажется, был Кюкюрон. Видно ли отсюда при ясной погоде море? Он слушал стрекотание цикад и блеяние овец и тщетно пытался обнаружить их взглядом. Солнце поднималось все выше, оно начало пригревать, вокруг разливался аромат розмарина.
Анна… Какие бы нелады ни возникали с нею, но, когда они под вечер любили друг друга, начав при дневном свете и потом еще раз в сумерках, они всякий раз не могли друг на друга наглядеться, нарадоваться своей близости, а когда потом лежали рядом обессиленные и счастливые, разговоры лились сами собой. А как нравилось ему смотреть на нее, когда она плавает в озере или в море, вся такая компактная, сильная и гибкая, словно морская выдра. Как нравилось смотреть на нее, играющую с детьми или с собаками, самозабвенно увлеченную этой игрой. Как счастлив бывал он, когда она, вникнув в его рассуждения, легко и уверенно находила, в чем он запутался. Как он гордился ею, когда в обществе друзей она блистала умом и остроумием. Как хорошо и покойно ему было, когда они держали друг друга в объятиях.
Ему пришли на ум прочитанные где-то воспоминания о жизни немецких, японских и итальянских военных в русском плену. Русские старались распропагандировать пленных и использовали в работе с ними ритуал критики и самокритики. Немцы, приученные слушаться указаний начальства, лишившись привычного руководства, легко подчинились этому ритуалу, японцы скорее готовы были умереть, чем пойти на сотрудничество с врагом. Итальянцы же включились в игру, но относились к предложенному мероприятию несерьезно и сопровождали его приветственными криками и аплодисментами, как оперное представление. Может быть, и ему следовало относиться к проводимым Анной сеансам критики и самокритики как к игре, не принимая их всерьез? Может быть, ему надо было весело признаваться во всем, в чем ей угодно требовать от него признания?
Хотя одного лишь признания ей будет мало. Она захочет узнать, как он дошел до такой жизни. Она не успокоится, пока не выяснит, что привело к его проступкам. Пока он сам не осознает, в чем был не прав. А потом ему не раз припомнятся эти признания и будут использованы для новых обвинений.
Только сейчас он спохватился, как далеко забрел и как долго просидел на камнях. Пустившись в обратный путь, он на каждом повороте ожидал выйти на дорогу и увидеть свою брошенную машину, но за одним поворотом следовал другой, а затем еще другой. Дойдя наконец до машины и взглянув на часы, он увидел, что уже двенадцать, и почувствовал, что проголодался.
Он поехал дальше в горы и в первой же деревне нашел ресторан с выставленными на улицу столиками и с видом на церковь и ратушу. В меню были сэндвичи, он заказал два — с ветчиной и с сыром, а к ним вина, воды и кофе с молоком. Подавальщица была молоденькая и хорошенькая и обслуживала его без спешки; спокойно давая ему налюбоваться собой, она объяснила, какой ветчины может принести из мясной лавки за углом и какой у них в запасе есть сыр. Первым делом она подала вино и воду, а когда принесла наконец сэндвичи, он был уже под хмельком.
Других посетителей за все время не показывалось. Когда графин с вином опустел, он спросил, не найдется ли в подвале бутылка шампанского. Она засмеялась, весело посмотрела на него заговорщицким взглядом, а когда наклонилась, собирая со стола посуду, в вырезе платья мелькнули ее груди. Он проводил ее взглядом и крикнул вслед:
— Принесите два бокала!
Она вообще любила смеяться. Засмеялась и когда он подвинул ей стул. И когда в его руках хлопнула пробка шампанского. И когда чокнулся с ней. Засмеялась и тому, что он осторожно спросил ее, отчего такая привлекательная женщина живет в богом забытой деревне. Она приезжает на лето помогать дедушке с бабушкой в ресторане, а вообще-то, учится в Марселе на фотографа, много путешествует, пожила некоторое время в Америке и в Японии и уже имеет публикации. Звали ее Рене.
— С трех до четырех я закрываюсь на перерыв.
— Чтобы поспать после обеда?
— До сих пор еще ни разу не пробовала.
— Что можно в полдень придумать лучше, чем…
— На мой взгляд, можно придумать кое-что получше. — Она снова засмеялась.
Он тоже засмеялся:
— Ты права. На мой взгляд, тоже.
— Ладно!
Они поднялись и забрали с собой шампанское. Она провела его через помещение ресторана и кухню. Он был пьян от выпитого шампанского и предвкушения любви и, когда Рене поднималась впереди него по лестнице, готов был прямо тут же сорвать с нее платье. Но руки у него были заняты бутылкой и бокалами. В то же время в голове мелькнула мысль об Анне и минувшей размолвке. Кажется, существует такое юридическое правило, что если ты, будучи признан виновным в преступлении, которого не совершал, потом его действительно совершишь, то тебя уже нельзя осудить за него? Double jeopardy? [7] Анна наказала его за то, чего он не совершал. Так что теперь ему можно.
В постели Рене тоже часто смеялась. Со смехом вынула пропитанный кровью тампон и положила на пол возле кровати. Она занималась любовью со спортивной серьезностью и сноровкой. Лишь когда оба они обессилели, она перешла к ласкам, целуя его и позволяя себя целовать. Во второй раз она обнимала его крепче, чем в первый, но, когда все закончилось, сразу посмотрела на часы и выпроводила его вон. Было половина пятого. Скоро должны были вернуться дедушка с бабушкой; через три дня закончится ее пребывание в этой — как он тогда сказал? — богом забытой деревне.
Она проводила его до лестницы. Спустившись, он еще раз посмотрел к ней наверх. Она стояла, облокотившись на перила, и впотьмах он не смог разглядеть выражение ее лица.
— Хорошо было с тобой.
— Да.
— Мне нравится, как ты смеешься.
— Давай иди, не задерживайся!
Хорошо бы сейчас гроза, подумал он, но небо было синее, и узкая улочка накалилась от зноя. Усевшись в машину, он увидел, как перед рестораном остановился «мерседес» и из него вылезли старичок и старушка. Рене вышла на крыльцо, поздоровалась с ними и помогла отнести в дом продукты.
Он поехал медленно, чтобы подольше видеть в зеркале заднего вида Рене. На него неожиданно напала острая тоска по какой-то совсем другой жизни, когда зиму проводишь в городе, а лето — в деревне среди гор, по жизни с устоявшимся, надежным ритмом, когда ты ездишь в одни и те же места, спишь в одной и той же постели, встречаешь одних и тех же людей.