Он хотел поделиться — сердце переполнилось радостью, родившейся от слов мотетов, — и взглянул на отца. Тот сидел как обычно — выпрямившись, скрестив ноги, опираясь на подлокотники, уронив кисти рук… по его щекам катились слезы.
В первое мгновение он замер, не сводя глаз с плачущего отца. Но решил не быть навязчивым, отвернувшись, стал смотреть на дождь. А что отец? Тоже смотрит на дождь? На дождь, и дорогу, и машины, которые, проезжая под мостом по лужам, вздымали фонтаны брызг и мчались дальше в потоках, лившихся с неба. Или от него все это скрыто за пеленой слез? Не только дождь, и дорога, и машины — скрыто все чуждое законам непрерывности и размеренности? И своими метаниями, заблуждениями и непокорством дети так его опечалили, что он не хочет их видеть? «Жаль, что они растут», — обронил отец, впервые увидев двухлетних близнецов, своих внуков, которых дочь привезла показать в день семидесятилетия мамы.
Они простояли под мостом, пока не отбушевала гроза и не умолкла музыка.
Отец смахнул платком слезы. И аккуратно сложил платок. И улыбнулся сыну:
— Кажется, можно ехать дальше.
Перевод Галины Снежинской
Тот день, когда у нее пропала любовь к детям, был совсем такой же, как любой другой день. На следующее утро она стала раздумывать, отчего же пропала ее любовь? Но ответа не находила. Может, вчера спина особенно сильно разболелась? Или она чересчур расстроилась из-за того, что не справилась с каким-то простым домашним делом? Или пререкания с обслуживающим персоналом были особенно неприятны и обидны? Да, наверное, какая-нибудь безделица в этом роде. Ничего серьезного в ее жизни теперь не случалось.
Как бы то ни было, любовь пропала. Началось это так: она сняла трубку, чтобы позвонить дочери, надо ведь обсудить предстоящий день рождения — кто приедет, да где праздновать, да еще меню обеда составить, — но положила трубку, не позвонив. Говорить с дочерью не хотелось. Ни с кем из детей не хотелось говорить. И видеть детей не хотелось — ни в свой день рождения, ни до него, ни после. Но она все-таки посидела возле телефонного аппарата, подождала — а вдруг захочется позвонить? Нет, не захотелось. И когда вечером раздался звонок, она сняла трубку лишь потому, что дети встревожатся: если не ответишь, начнут названивать консьержу, ну и науськают на нее персонал. Лучше уж сразу соврать, что сейчас она не может поговорить, якобы к ней пришли.
Упрекать детей ей не в чем. Повезло ей с детьми. В этом интернате все женщины так и говорят: мол, с детьми ей повезло. И какие все они молодцы: один сын — важный судья, другой — директор музея, одна дочь замужем за профессором, другая — за известным дирижером! А уж как заботятся о ней дети, как пекутся! Приезжают проведать по очереди и устраивают так, чтобы от одного приезда до другого проходило не слишком долгое время, они приезжают и остаются дня на два, на три, иногда забирают ее к себе, опять же дня на два, на три, а в день рождения дети приезжают со своими семьями. Дети помогают ей заполнять налоговую декларацию, страховки, заявления о выдаче денежных пособий, водят к врачу, и в оптику за очками, и в магазин, где слуховые аппараты. У детей свои семьи, работа — своя жизнь у детей. Но они не исключают из своей жизни мать.
В общем, спать она легла, чувствуя недовольство, — похоже на то, как бывает, когда желудок не в порядке и примешь «ренни» или когда начинается простуда и приходится глотать аспирин: ляжешь со скверным самочувствием, а наутро проснешься в хорошем настроении, словно ничего вчера и не было. Да, но от потери любви лекарства не существует. Ну что ж делать-то, она заварила себе чай из мяты и ромашки и, ложась спать, была уверена, что утром все снова будет в полном порядке.
Однако на следующее утро мысль, что ей предстоит увидеться с детьми или с кем-то из них разговаривать по телефону, была ничуть не более приятной, чем накануне вечером.
Утром она отправилась на свою привычную, ежедневную прогулку — мимо школы и почты, мимо аптеки и овощной лавки, по дороге вдоль домов поселка, затем через лесок на склоне, до «Пивного дворика» и тем же путем обратно. Здесь и там на этом пути открывался вид на равнину, она этот вид любила. Дорога ровная, без подъемов. Врач сказал: надо ходить каждый день не меньше часа. Прогулка и занимала как раз около часа.
Дождь, ливший в последние дни как из ведра, ночью перестал, небо сияло синевой, в воздухе приятная свежесть. Похоже, денек будет теплый. Она прислушалась к звукам леса: в кронах шумел ветер, а вот — дятел застучал и кукушка подала голос, потрескивали ветви, шелестела листва. Она вгляделась в глубину леса: не видно ли косули или зайца — их тут много водится, и людей они не боятся. Хорошо бы еще и надышаться запахами леса, после дождя воздух сырой, но уже прогретый солнцем, сладко пахнул когда-то воздух после дождя. Но вот уже несколько лет она не ощущает никаких запахов. Обоняние пропало ни с того ни с сего, внезапно, как пропала и ее любовь к детям. Доктор сказал: вирус.
А с обонянием и вкус пропал. Лакомкой она никогда не была, ну не стало вкуса у еды, и ладно, невелика беда. А вот то, что запахов природы не чувствуешь, — вот это и впрямь беда. Совсем не стало запахов — ни в лесу, ни в цветущем яблоневом саду, не благоухают цветы на балконе и в вазе, не щекочет нос запах сухой теплой пыли, когда на дорогу падают первые крупные капли дождя.
Ко всему прочему, отсутствие обоняния унизительно — так ей самой казалось. Живешь — значит, ощущаешь запахи. Это так же нормально, как видеть и слышать, уметь ходить, и читать, и писать, и считать. Все это осталось, сохранилось, а вот обоняния больше нет и не потому, что болезнь или какое-то другое несчастье стряслось, а потому, что внутри что-то разладилось. Да еще появился страх: что, если от нее самой плохо пахнет? Она вспомнила, как однажды навещала свою мать в доме престарелых. «Они не чувствуют запахов», — объяснила мать в ответ на ее замечание, что от некоторых старушек попахивает. А теперь, чего доброго, и от нее самой попахивает?! Она тщательно следила за чистотой своего тела и брызгалась туалетной водой, той, которую ее внучки считают хорошей. «Бабушка, как вкусно от тебя пахнет!» Да ведь поди знай, вкусно или нет, а если переборщить с туалетной водой, так тот еще аромат от тебя пойдет!
Кроме врача, никто не знал, что у нее пропали обоняние и вкус. Она всегда хвалила вкусные блюда, когда дети вывозили ее в ресторан, подносила к лицу букеты, которые они ей дарили. А показывая свои цветы на балконе, приговаривала: «Понюхайте, понюхайте, они чудесно пахнут!»
Вот и с пропавшей любовью придется теперь притворяться. Зрение, слух, обоняние, умение ходить, и читать, и писать, и считать — целый перечень, и сюда входит и то, что ты любишь своих детей и внучат. Нежелание говорить по телефону, которое вдруг появилось вчера… ну нет, ничего подобного она себе больше не позволит. День рождения будет отпразднован нормально. И во время посещений детей все будет нормально. Но тут ей опять кое-что вспомнилось. Она — маленькая девочка, ее мать, во второй раз выйдя замуж за вдовца с двумя детьми, получила в придачу его родителей, да еще и родителей его первой жены, кучу родственников с жуткими характерами; и вот она спрашивает мать, любит ли та новую родню, к которой ей надо проявлять внимание.