Сначала он жил в однокомнатной квартире, оставшейся от Ирки. Потом как-то ему довелось напиться с незнакомцем, который уверял, будто приватизировал и продал с выгодой свою жилплощадь, деньги поместил в «Агростройпромрембанк», а на проценты снимает себе квартиру и ведет безмятежную ресторанно-дегустационную жизнь. Федька поступил точно так же, а жить переехал к матери. Полгода и в самом деле он получал проценты и даже справил Зинаиде Степановне цигейковую шубу, но потом «Агростройпромрембанк» вдруг лопнул, а следственные органы выяснили, что это был никакой не банк, а черт знает вообще что такое! Председатель совета директоров бежал в Англию, поселился в большом белом доме по адресу: Кингстон-стрит, 14, — и был объявлен в международный розыск. Но поскольку в интервью западным информационным агентствам он подчеркивал, что его конфликт с российскими властями уходит корнями в рабско-азиатскую сущность тиранического государства, то правительство Ее Величества взяло его самого, а также его счета в британских банках под свою защиту. В результате Федька остался без квартиры, без денег — и ушел в протестный запой на месяц. И так жил он уже много лет.
От грязных, осклизлых, пахнущих настоявшимися помоями подъездов Свирельников давным-давно отвык и, если бы не наезжал изредка к матери, совсем бы, наверное, забыл о том, что встречаются еще, оказывается, и такие вот некрасивые места человеческого обитания. Лифт внутри был совершенно уничтожен: пластиковая облицовка «под дерево» содрана с удивительной тщательностью, словно за нее в неких приемных пунктах платили бешеные деньги. Дверь в квартиру выглядела совсем уж дико: буквально измочаленная, с десятком кое-как залатанных дырок от сломанных замков. Объяснялось это просто и грустно: запив, младший брат всегда норовил смыться из дому, чтобы продолжить хмельную безмятежность на оперативном просторе. Мать, естественно, ругалась, не пускала, запирала дверь и прятала ключ. Сначала Федька умолял открыть, стоял на коленях, плакал, потом требовал, угрожал, и наконец, когда безалкоголье в крови становилось невыносимым, он разбегался и плечом вышибал дверь. Однажды даже сломал ключицу. Потом, протрезвев и отболев, занимал у соседей денег, покупал в «хозяйственном» новый замок и сам кое-как вставлял трясущимися руками, то и дело попадая молотком себе по пальцам и ругаясь сразу на нескольких языках, но в основном все-таки по-русски.
…На звонок никто долго не подходил к двери, а из глубины квартиры доносилась ругань. Наконец послышался испуганный голос Зинаиды Степановны:
— Кто там?
— Враги! — раздраженно ответил Свирельников, хотя понимал, что таким образом брата оберегают от дурного влияния собутыльников.
Мать приоткрыла дверь, приняла коробку с тортом и сразу заплакала:
— Опять запил! Ты хоть с ним поговори!
— А толку?
— Может, в больницу?
— Ну конечно! Он тебе опять наплетет, что его не так лечат, и ты его снова заберешь!
— У него теперь знаешь какой бред?
— Какой?
— Заработаю, говорит, поеду в Германию и убью Вальтера, тогда Ирка сама вернется. Вот ведь, никак ее, сучку, не забудет!
— Никуда он не поедет и никого не убьет.
— Знаю… Жалко его…
— Себя пожалей!
За те три месяца, что он не видел мать, она еще постарела. На ее неопрятную ветхость было больно смотреть. Михаил Дмитриевич прошел на кухню. Младший брат сидел за столом. Перед ним стояла ополовиненная бутылка дешевой водки и закуска: красиво разделанная селедка, посыпанная кольцами красного лука, аккуратно порезанные соленые огурцы, вареная колбаса и бородинский хлеб. Начинал он всегда интеллигентно. Шел второй день запоя, Федька был оживлен, и на его курносом лице светилась задиристая мудрость.
— О, брат! — Он даже привстал от удовольствия. — Ты поймешь! Она не понимает. Она женщина. А ты понять должен!
— Чего ты не понимаешь? — тихо спросил у матери директор «Сантехуюта».
— Ничего. Плетет ерунду какую-то.
— Садись, брат! Женщина, рюмку старшему сыну!
— Нет, я сегодня — пас…
— Напрасно! Алкоголь — важнейший элемент земной цивилизации. Ты хоть знаешь, что организм сам вырабатывает алкоголь? Сам себе наливает, а?
— Слышал…
— Раньше вырабатывал много — и люди, понимаешь, ходили всегда под мухой. Представляешь? В мифологическом бессознательном это время называется золотым веком или раем. Потом началось оледенение, злаки и фрукты увяли, человек перешел с растительной пищи на мясную: мамонты и все такое прочее.
Организм стал вырабатывать алкоголя значительно меньше. Жить стало хуже и грустнее — и люди сочинили сказку про изгнание из рая. Следишь за ходом мысли? Der langen Rede kurzer Sinn [Речь продолжительная, а вывод краток — Короче говоря (нем.)]: с тех пор приходится постоянно добавлять!
В подтверждение этого катастрофического обстоятельства Федька налил себе рюмочку, лихо опрокинул, поцеловал донышко и закусил перламутровым кусочком селедки.
— Вот! — всхлипнула мать и посмотрела на старшего сына так, словно он стал свидетелем чудовищного, ломающего божеские и человеческие законы происшествия. — Во-от!
— Что — вот? — разозлился Свирельников, которому в этот момент самому вдруг страшно захотелось выпить.
— Вот, говорю… — примирительно объяснила Зинаида Степановна. — Ведь умирать послезавтра будет!
— Буду! — кивнул Федька. — Но попытаемся взглянуть на проблему шире, как говорится, sub specie aetemitatis [С точки зрения вечности (лат.)] Если бы алкоголь приносил человечеству вред, то коллективный опыт давно бы его отторг. А ведь не отторг? Не отторг же! Почему? А потому что, являясь злом для отдельных индивидов, алкоголь — благо для человечества в целом, ибо служит естественным средостением между идеалом и гнусной реальностью…
— Господи, с ума сошел! — запричитала мать.
«А ведь правильно!» — невольно подумал Михаил Дмитриевич, но вслух сказал:
— Ты в зеркало на себя давно смотрел, индивид?
— Стоп! Только никакой антиалкогольной пропаганды! Zwei Seelen wohnen, ach! In meiner Brust… [В груди моей живут, увы, две души (нем.)] На пятый день я сам себе говорю такое, что, если записать и выпустить под названием «Ни капли!», можно хорошо заработать. Но мать не понимает. Ты поймешь!
— Что я должен понять?
— К чему движется цивилизация!
— К чему?
— К новой религии! К новому культу…
— На бутылку молиться станут! — сквозь слезы съехидничала Зинаида Степановна.
— Молчи, женщина! — цыкнул Федька и вдохновенно продолжил, глядя на брата горящими глазами: — Ты думаешь, новый культ — это какой-нибудь вшивый экуменизм или дурацкий сайентизм? Нет! Понимаешь, это будет культ Кнопки. Великой Кнопки. Великой и Сакральной Кнопки! На площадях воздвигнут огромные кумиры Великой Кнопки! Построят храмы Великой Кнопки…