Он был готов взорваться от напряжения. Казалось, вся кровь собралась внизу живота. Грэм почти скрипел зубами от боли.
Быстро сняв тунику и штаны, он почувствовал на себе ее любопытный взгляд, который распалил желание еще больше. Эти невинные глаза так широко распахнулись, когда Эвелин впервые увидела своего мужа без одежды. Но когда ее взгляд упал на его вздыбившийся жезл, глаза стали еще шире. Она посмотрела ему в лицо, потом опустила взгляд, снова подняла его и снова опустила. Казалось, Эвелин безмолвно задает ему тысячу вопросов.
— Тебе нравится то, что ты видишь, жена? — спросил Грэм, когда ее взгляд снова вернулся к его лицу.
Эвелин облизнула губы. Это движение так его распалило, что Грэм застонал.
— Да, — наконец прошептала она. — У тебя красивое тело.
Красивое? Как-то нелепо, что, говоря о нем, Эвелин использует те же слова, что и он, когда описывал ее красоту. Разве можно его сравнить с этим ангелом? Он грубый, а она нежная. Там, где у нее мягко, у него — твердо. Где у нее гладко, у него — шершаво. Он весь в шрамах, а на ее нежном теле нет ни одного изъяна.
Грэм шагнул вперед и, нависнув над ней, одним движением уложил ее на спину. Лег между раздвинутыми ногами, потерся об Эвелин и губами накрыл ее губы.
Слегка двигая телом взад-вперед, он с наслаждением чувствовал, как его орудие касается нежной женской плоти. Грэм понимал, что Эвелин не готова его принять так скоро после разрядки. На это понадобится время, но Грэм с удовольствием ей поможет, наслаждаясь каждым мгновением такой подготовки.
Он опять сдвинулся вниз по телу, потом вернулся и впился губами в ее губы. Их языки переплелись в страстном, бесконечном поцелуе. Грэм губами ловил ее стоны, а Эвелин даже не сознавала, что издает их.
Грэм довольно давно не уступал низменным мужским инстинктам, но он и не ощущал в этом нужды. А нуждался он в том, чего никогда не получал, — в истинной близости, единении, настоящем чувстве к женщине, с которой совокупляется.
Грэм отлично понимал, что отличается от многих мужчин, даже от собственных братьев. Он не желал рассеивать по свету свое семя и даже юношей не спешил расстаться с невинностью. Его братья уже познали своих первых женщин, когда Грэм наконец сдался. Его первый опыт не принес большого удовлетворения, и он не скоро решился его повторить.
Но сейчас… Сейчас он был в раю. Грэм ни на мгновение не сомневался, что на свете нет и никогда не будет другой женщины, которая действует на него таким потрясающим образом и одним взглядом способна довести его желание до предела. Она могла делать с ним что угодно, и Грэм понимал, что это навсегда.
Он стал целовать ее шею, спустился к ключицам, лизнул впадинку между ними; прижавшись губами, послушал, как быстро стучит ее сердце. Поцелуями проложил дорожку к груди, припал к глубокой ложбинке между двумя нежными холмиками. Ему хотелось остановиться и попробовать на вкус твердые алые кончики, но у него была другая цель, и от нее захватывало дух.
Дорога вела его дальше, вниз. Он пробежался губами по мягкому животу, провел языком по пупку. Эвелин извивалась под ним, содрогаясь при каждом прикосновении, а он старался узнать вкус каждого дюйма ее кожи, до которого мог дотянуться.
Наконец его губы коснулись светлых завитков между ног Эвелин. Она приподняла голову. В широко раскрытых глазах плескалось изумление. По ее взгляду Грэм понял, что она догадывается о его намерении.
Он улыбнулся и осторожно провел языком по створкам бархатистой раковины, укрывающим сердцевину ее женского естества. Грэму еще не приходилось совершать такое с другими женщинами, у него не хватало дерзости, хотя он слышал, как другие мужчины рассуждали об этом. Говорили, что делают это ради удовольствия женщины и что все относятся к таким ласкам по-разному. Некоторым мужчинам это нравится, и они сами получают удовольствие, другие делают это лишь для того, чтобы получить от женщины то, что им нужно. Но все соглашались, что женщины от таких ласк приходят в восторг, а Грэм хотел доставить Эвелин как можно больше удовольствия.
Он коснулся языком бугорка над входом во влажное устье. Бедра Эвелин рванулись вверх. Из груди вырвался хриплый стон. Пальцы впились в меховое покрывало кровати. Грэм, все больше смелея, ритмично ласкал нежный бугорок языком. Он чувствовал, что пьянеет, как от слишком крепкого эля. В ушах у него звенело, в глазах стало темно, а он все продолжал ласкать шелковистую кожу ее лона.
— Грэм, — слабым голосом прошептала Эвелин, — у меня снова…
Ее ноги сотрясла дрожь. Тепло изогнулось дугой. Бедра вздымались навстречу его поцелуям. Грэм знал, что она готова и что наступил самый подходящий момент, но страшился того, что должно произойти дальше. Страшился из-за нее.
Пусть Эвелин подготовлена, пусть она сама ждет завершения, но то, что он сделает, неизбежно причинит ей боль.
Грэм отстранился и обвел пальцем нежный вход в ее лоно, проверяя, насколько велико отверстие. Даже его палец оно обхватило очень плотно. А что будет, когда он ворвется туда своим окаменевшим стержнем?
Удрученно вздохнув, он приподнялся и лег у нее между ног, быстро поцеловал и поднял голову, чтобы Эвелин видела его губы.
— Эвелин, сначала тебе будет больно, но я буду осторожен, клянусь, я постараюсь.
Ее прекрасные синие глаза смотрели на него с безграничным доверием. Она дотронулась до его лица. Грэм почувствовал, какие у нее маленькие и хрупкие руки.
— Я думаю, будет чудесно, — прошептала она.
Грэм не стал говорить, что он сомневается в этом, но был счастлив, что она не боится. Он поместил свое возбужденное естество напротив ее влажной раковины и очень осторожно сделал первый толчок.
Глаза Эвелин расширились, она вцепилась в его плечи, глубоко вонзив ногти в кожу.
Еще одним осторожным движением он проник чуть глубже, наслаждаясь тем, как плотно охватывает его член мягкая женская плоть. На лбу Грэма выступил пот. Инстинкт толкал его вперед, требовал вонзить свой стержень на всю глубину. Потребовалась вся сила воли, чтобы сдержаться и не уступить неодолимому позыву.
Он продолжал, чувствуя, как растягивается влажная, неподатливая глубина. Лицо Эвелин сморщилось, в глазах появилось сомнение. Она моргнула, и в этот момент Грэм одним мощным рывком прорвал преграду и проник внутрь.
Крик боли, сорвавшийся с ее губ, ударом кинжала пронзил его сердце. Грэм замер, давая ей время свыкнуться с новым ощущением. Стал целовать лоб, щеки, глаза и нос — все, до чего дотянулся губами.
— Ш-ш-ш… — словно укачивая дитя, проворковал он, забыв, что Эвелин его не услышит. — Прости меня, прости. Скоро все кончится.
Грэм прислонился лбом к ее лбу и глубоко вздохнул, пытаясь усмирить дикого зверя, который бушевал в нем, требуя овладеть ею, сделать ее своей в самом примитивном, первобытном смысле.
Через мгновение Эвелин шевельнулась под ним, беспокойно поерзала, словно пытаясь приспособиться к тому, что вошло в нее.