Такого я не ожидала. У меня просто челюсть отвисла.
— Кэм… — сочувственно начала я и умолкла под его острым взглядом.
Он чуть качнул головой, будто говоря: «Теперь-то все в порядке».
— Тогда меня это совершенно оглушило. В мире внезапно появились два человека, которые бросили меня, которые по каким-то причинам не полюбили меня достаточно, чтобы хотеть со мной жить. И кем они были? Какими они были? Если мама и папа — не настоящие мои родители, тогда кто же я, черт подери, такой? То, как я смеялся, не имело никакой связи с папиным смехом, а я-то думал… Их мечты, их таланты… Сама возможность того, что вся их доброта, ум и увлечения перейдут ко мне, вдруг исчезла. Кем же стал я? — Он печально ухмыльнулся. — Ты не осознаешь, как важно ощущать, что принадлежишь чему-то, являешься частью семейного наследия, пока у тебя это не отберут. Такое чувство — просто огромная часть растущей личности, полного ее раскрытия, и я изрядно мучился какое-то время, после того как выяснил правду. Я стал вести себя как последний козел: прогуливал занятия, напивался, чуть не уничтожил свои шансы закончить школу с отметками, достаточными для поступления в Колледж искусств в Эдинбургском университете, чтобы учиться графическому дизайну. Я оскорблял маму, игнорировал отца. Я постоянно думал о том, как бы найти своих кровных родителей — просто ничто другое в голову не лезло. В остальном же я словно вознамерился разрушить все, чем я был, в надежде найти того, кем считал себя обязанным стать. Через пару месяцев я взял машину отца погонять. По счастью, мне не встретилась полиция. Зато встретилась стена. Я разбил машину вдребезги, и отцу пришлось приехать и забрать меня. Я был пьян. Ошеломлен и перепуган. А отец после словесного разноса меня на атомы за то, что я подверг такой опасности свою жизнь и жизни других людей на дороге, повел меня к морю. И то, что он сказал мне в тот день, переменило мою жизнь.
— «Будь Каледонией», — тихо произнесла я.
— «Будь Каледонией». — Кэм усмехнулся, в его глазах светилась любовь к человеку, который стал ему отцом. — Он сказал, что имя Каледония нашей земле, Шотландии, дали не мы, а римляне. Я привык к тому, что он иногда выдает по случаю какие-то исторические факты, и решил, будто меня ждет очередная занудная лекция. Но сказанное им в тот день изменило для меня все. Он придал всему иную перспективу, более широкий контекст. Знаешь, мир всегда будет стараться сделать тебя таким, как ему нужно. Люди, время, события — все они пытаются там отрезать, тут приклеить и заставить тебя поверить, будто ты не знаешь, кто ты. Но совершенно неважно, кем тебя стремятся сделать и какое имя дать. Если ты останешься верен себе, то сможешь пресечь любые махинации и по-прежнему остаться собой подо всем этим. «Будь Каледонией». Пусть кто-то дал это имя нашей земле, но землю оно не изменило. И более того, мы приняли это имя, стали им пользоваться, но не изменились под него. «Будь Каледонией» я вытатуировал на своей руке, когда мне исполнилось восемнадцать, чтобы эта фраза каждый день напоминала мне о его словах. — Кэм улыбнулся несколько уныло. — Блин, если бы я знал, сколько раз меня спросят, что это значит, то поместил бы надпись на какое-нибудь другое, не такое видное место.
На мои глаза опять навернулись слезы, когда я увидела, как лицо Кэмерона изменилось от шутки: оно стало совсем мягким, расслабленным. Грудь моя болела от переполняющего ее чувства, которое мне крайне редко доводилось испытывать, и я поняла, что это радость. Я была рада за него — рада, что в его жизни есть такая любовь.
— Похоже, он замечательный отец.
Я знала, что если бы такая любовь была в моей жизни, то я стала бы совсем другой.
Кэм кивнул и поднял глаза, улыбнувшись мне:
— У меня чудесные папа и мама. — Его взгляд уплыл вверх, к потолку, но даже под таким углом я увидела, как он помрачнел. — Иногда вспоминаешь об этом только в такие дни, как сегодня.
— Ты же позвонишь им, когда я уйду?
Он смущенно ухмыльнулся, и мое сердце сжалось при виде проступившей на его скулах легкой краски.
— Наверное, — невнятно пробормотал он.
— Я ужасно рада за тебя, Кэм. — Я нервно поправила платье, в котором так и ходила со вчерашнего обеда. — Не могу себе представить, каково это: гадать, кто твои настоящие родители. Но вот чувство, что тебя отвергли те самые два человека в целом мире, которые вроде бы должны были любить, мне вполне знакомо. Не лучшее ощущение, чего уж там. Я бы не глядя махнулась всем, что было в моей жизни, на твое.
Взгляд Кэма снова пригвоздил меня к дивану.
— А что именно было в твоей жизни?
Я снова разгладила платье на коленях дрожащими руками:
— Знаешь, единственный человек, который знает всю правду о моей жизни, это Джосс.
— Не Малкольм? Не Элли?
— Нет. Только Джосс. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал.
— Так чертовски много приходится носить в себе и делать самой.
— Кэм… — Я наклонилась вперед, изучая его лицо заплаканными глазами. Мой пульс гнал как бешеный, пока я пыталась понять, стоит все-таки ему довериться или нет. — Я…
— Джо, — он тоже подался вперед, и все мое тело напряглось от его спокойного и уважительного сочувствия, — то, что я сейчас рассказал тебе — о моем усыновлении, о татуировке, — только горстка людей во всем мире знает об этом. Мама, папа, Пити и Нейт. И теперь ты. Мы с тобой сегодня знакомимся заново. Я не тот козел, который осуждал тебя и смешивал с дерьмом, каждый раз ошибаясь. Доверься мне. Пожалуйста.
— Зачем?
Я покачала головой, совершенно растерявшись от его интереса. Конечно же, я понимала, что между нами есть сексуальное притяжение, хотя вслух мы этого и не признаем, но тут было что-то еще. Что-то другое… более глубокое, значительное, яркое, а я и не думала, что бывает нечто более яркое, чем то ощущение, когда мое тело оживало рядом с Кэмом.
Он тряхнул головой:
— Если честно, я и сам не понимаю. Знаю только, что я никогда ни с кем так не обращался, как с тобой, и никогда не встречал человека, который заслуживал бы этого меньше. Ты мне нравишься, Джо. И хочешь ты это признать или нет, но тебе нужен друг.
Эти долбаные слезы снова подступили к уголкам глаз, угрожая пролиться. Я вдохнула поглубже, отвернувшись от него, и в поле моего зрения попал большой стол в углу комнаты. На нем была закреплена чертежная доска с каким-то наброском, но я не могла разобрать, что там. Я скосила глаза, стараясь оттянуть момент решения, рассказывать ему что-то или нет.
— А где твой отец, Джоанна? Почему Коула растишь ты?
— Я не знаю, где он. — Я снова посмотрела на него, гадая, настолько ли у меня затравленный вид, как я себя чувствую. — Он был жесток и любил распускать руки.
Зубы Кэма скрипнули, и я заметила, что его пальцы крепче сжали кофейную чашку.
— Жесток к тебе и Коулу?
Я покачала головой: