Пронизывая Кэма суровым взором, Коул спустился к нам, и его уверенный и ответственный вид совершенно меня ошеломил. Каждый день становился для него еще одним шагом к зрелости — особенно такие дни. К Кэму он подошел со взглядом, полным понимания и мужества, и аккуратно взял банкноту.
— Да, я могу это сделать.
— Но…
Коул оборвал мой протест, покачав головой, словно родитель ребенку. Я захлопнула рот — скорее от удивления — и со смесью гордости и тревоги смотрела, как он сощурился на Кэма:
— Я могу тебе ее доверить?
Кэм глубоко вздохнул, но ответил Коулу как равному:
— Понимаю, я заслужил, но обещаю, что с этого момента буду обращаться с твоей сестрой со всем уважением, которого она достойна.
Этот обмен репликами привел меня в полное замешательство. Мое ошеломленное состояние тоже не помогало понять, что между ними происходит, и, возможно, именно поэтому я позволила Коулу взять деньги, которые, как я знала, Кэму нужны, и выйти из дома. И потому же разрешила Кэму увести себя в его квартиру.
Она, как и наша, сдавалась внаем и при всем нейтральном оформлении нуждалась в ремонте. Мебель Кэма была практична и удобна, о стиле никто особенно не задумывался. Исключение составляли огромный черный замшевый диван и такое же кресло. Меня усадили на диван, и я тупо молчала, разглядывая гостиную, все еще загроможденную коробками.
— Чай? Кофе?
Я помотала головой:
— Воды, пожалуйста.
Когда Кэм вернулся со стаканом воды и чашкой кофе для себя и уселся в кресло напротив, мое сердце пустилось вскачь.
Что я здесь делаю? Почему Кэм так внезапно переменился ко мне?
Чего он хочет? Мне бы лучше вернуться домой и заняться расхлебыванием последствий.
— Джо. — Его низкий хрипловатый голос заставил меня опустить подбородок. До сих пор я смотрела в потолок и даже этого не сознавала. Взглянув на Кэма, я тут же ощутила напряжение во всем теле. Его глаза изучали мое лицо, как будто он отчаянно хотел заглянуть вглубь меня и вскрыть все мои тайны. У меня перехватило дыхание от пристальности его взгляда. — Что за ад происходит в твоей жизни, Джо? Как ты туда попала?
Пузырек горького смеха сорвался с моих губ, и я покачала головой:
— Я не доверяю тебе, Кэмерон, так с какой стати должна что-то рассказывать?
Участие на его лице сменилось сожалением, и было невозможно не поверить этим глазам, полным искреннего раскаяния.
— Справедливо. И я даже не могу начать тебе рассказывать, каким дерьмом себя чувствую и как мне чудовищно стыдно за то, что я наорал на тебя по поводу Коула. Парень спустился, чтобы вправить мне мозги. — От блеска его внезапной покаянной усмешки мое сердце забилось еще быстрее. — Честное слово, я думал, он мне по морде надает.
Для моих ушей это звучало не слишком радостно. Кэм, должно быть, это почувствовал, потому что тут же прекратил смеяться.
— Тебе никогда не придется беспокоиться о том, как бы этот мальчик в тебе не разочаровался. Он любит тебя до чертиков. И того, что мы видели в кухне, тебе нечего стыдиться. Ты была матерью, защищающей своего ребенка. Потому что для него ты и есть больше мать, чем сестра. Теперь я это понимаю. — Кэм тяжело вздохнул. — Я ужасно сожалею о том, как разговаривал с тобой. Дерьмово тебе было вот так узнать, что твоя мать бьет Коула.
Я уставилась в пол, не в силах произнести ни слова. Отвечать на его извинения мне не хотелось, в том числе и потому, что вредная часть меня думала: «Отлично. Я рада, что ты чувствуешь себя последним дерьмом».
— Тебе нужно кому-то выговориться. Там, на лестнице, так получилось, поскольку ты держала все в себе бог знает сколько месяцев… Или лет? Джо, пожалуйста, поговори со мной.
Вместо ответа я выпила глоток воды. Мои пальцы дрожали — уж не знаю, от адреналина или моего страха раскрыться перед Кэмом.
— Ладно. — Движение привлекло мой взгляд, снова куда-то уползший. Кэм наклонился вперед в своем кресле, его лицо выглядело более открытым и искренним, чем мне до сих пор доводилось видеть. — Может, тебе будет легче, если ты побольше узнаешь обо мне.
Я невесело фыркнула:
— Что? Ты в прошлой жизни был психотерапевтом?
Кэм скорчил рожу:
— Вот в таком меня еще никогда не обвиняли. Знаешь, обычно женщины просили меня рассказать о себе. А первая, о ком интересно услышать мне, тут же затыкает мне рот. Не слишком лестно для моего эго.
Он примирительно улыбнулся, и я припомнила момент, когда впервые увидела его. Тогда Кэм уговаривал Бекку, а я подумала, что сделала бы все, о чем меня просят с такой улыбкой.
Забавно, как все может измениться за какую-то пару недель.
Кэм заметил, как потемнели мои глаза, и тоже погрустнел:
— Ладно, Джо, спроси меня о чем-нибудь. О чем угодно, что хочешь знать.
Я подняла бровь: «О чем угодно?» Значит ли это, что он действительно хочет мне помочь? Ладно, я знаю способ это выяснить. Мой взгляд упал на татуировку на его руке — на ту, где черные затейливые буквы гласили: «Будь Каледонией».
Переливчатый голос Бекки зазвучал у меня в голове: «…не трудитесь спрашивать, какого дьявола это значит, потому что он все равно вам не скажет».
— Джо?
Я подняла глаза от татуировки к его заросшему щетиной лицу.
— Что означает эта надпись — «Будь Каледонией»?
Левый уголок его рта пополз вверх, а глаза блеснули.
— Отличный ход.
Я была заранее готова к разочарованию. Не могу же я быть настолько важна Кэму, чтобы он взял да открыл мне тайну своей татуировки. Мой вопрос докажет, что его интерес — всего лишь любопытство и мне пора снова начинать злиться и досадовать, что он знает о моей жизни больше, чем следует.
Кэм расслабленно откинулся в кресле, не отрывая взгляда от моих глаз, и его ответ застал меня врасплох:
— Это слова, которые мне сказал отец.
— Твой отец? — переспросила я, изумленная самим фактом его ответа.
Что бы это могло значить?
Кэм кивнул с задумчивым и немного отсутствующим видом, говорившим, что мой собеседник погрузился в воспоминания.
— Я вырос в Лонгниддри, с обожающей меня матерью и заботливым отцом. Я никогда не встречал пару, любившую друг друга и своего ребенка больше, чем они. И это не считая того, что брат отца, мой дядя, о котором я как-то упоминал, стал мне как второй отец. Он всегда был открыт для меня и готов прийти на помощь. Мы жили сплоченной и дружной семьей. Но когда у меня наступил переходный возраст, я прошел через все то же, через что проходит каждый подросток. Ты стараешься понять, определить, кто ты такой, и остаться верным этому, даже если люди вокруг кажутся такими непохожими на тебя. Все время себя спрашиваешь: а вот это я? Пубертат делает тебя самым настоящим засранцем, вредным и капризным, но все это стало еще хуже, когда мне исполнилось шестнадцать. Тогда родители усадили меня и сообщили, что я приемный.