Доркион напряженно размышляла. Отец обещал вернуться и забрать ее с собой в Афины. Но взял ли бы он и Филомелу с ребенком? Может статься, что нет, а значит, и Доркион пришлось бы остаться на Икарии: ведь она не бросила бы тетушку и ее дитя ни за что на свете! Значит, если ей в самом деле предначертано уехать в дальние края, то любовь и жалость к Филомеле могли бы помешать исполнению этого предначертания. И тогда выходит, что и вправду Филомела была кем-то сметена с пути Доркион, чтобы расчистить его…
От этой мысли стало жутко. Доркион не хотела таких жертв! Она готова была отдать все на свете, чтобы ей не выпадало такого жестокого жребия, однако всем известно, что бороться с волей богов бессмысленно, да и невозможно. С нею необходимо смиряться и следовать своей стезей покорно, ибо иначе твой жребий будет влачить тебя по жизни, как буколой тащит упрямую буйволицу, да еще и нахлестывает ее.
Значит, следует смириться со смертью Филомелы. Нет, Доркион никогда не перестанет оплакивать ее, но нужно думать и о себе, нужно смотреть в будущее и с надеждой ждать отца. Рано или поздно он приедет, увезет Доркион, она увидит Афины и Коринф, где поклоняются Афродите…
Имя богини уже не вызывало той ненависти, которую Доркион чувствовала несколько мгновений назад. Что уже случилось, то уже случилось! Даже боги следуют воле рока, жребию, назначенному Лахезис, даже Зевс подчиняется судьбе, хоть он и зовется Мойрагетом — водителем и отцом мойр! Где уж какой-то девчонке тягаться со своей участью!
Доркион покорно вздохнула — и впервые с тех пор, как узнала о смерти Филомелы, ощутила, что путы ожесточения, стянувшие ее душу и сердце, ослабели. Она поднялась, подошла к источнику и смыла его водой жесткую корку соли, которая покрыла ее лицо от пролитых слез.
Перевела дыхание и обернулась к женщине, чтобы поблагодарить ее. Но никого не было рядом.
Доркион решила, что незнакомка ушла в селение, побежала туда, но и там никто не видел ее и не слышал о ней.
— Где ты встретила эту госпожу? — спросила одна древняя старуха, которая всегда была добра к девочке.
— Около источника Афродиты, — ответила Доркион.
Старуха прищурилась:
— В прежние времена богиня иногда являлась людям около своего источника. Но я давненько не слышала об этом…
Доркион опустила глаза, чтобы скрыть восторг, который, наверное, показался бы людям смешным. Чтобы ей, заброшенной сироте, явилась Афродита?! Конечно, такого не могло случиться. Но даже сама мысль об этом была отрадной!
А время то еле тащилось, словно ленивая буйволица, то мчалось вперед, будто глупая коза. Доркион росла и взрослела. Жизнь ее складывалась не совсем так, как виделось ей в ее безотрадных размышлениях. Она не жила скудными подачками натужного милосердия: община определила девушку зарабатывать свой хлеб, помогая пастухам. Одним из них был Агазон — отец Орестеса, старинного приятеля, а вернее, неприятеля Доркион. Имя Агазона не зря значило — хороший: он и вправду был очень добр к девушке и, когда мог, защищал ее от этого драчливого забияки — своего сына.
— Не иначе, тебя в самом деле породили ореады — владычицы гор! — однажды в сердцах крикнула Доркион, потирая синяк, который ей поставил Орестес. — У тебя кулаки бьют крепче, чем камни, которые срываются со склонов!
— Нет, моего сына породила моя жена и его мать! — так и закатился смехом Агазон. — Однако родился Орестес здесь, в горах, потому мы его так и называли. Кулаки у него, может, крепкие и сильные, однако разумом он явно не силен.
— Это еще почему?! — Орестес так изумился, что даже не обиделся на отца.
— Потому что глазами-то смотреть умеешь, а видеть ими не научился, — загадочно ответил Агазон.
— И на что это я смотрю, не видя? — насторожился Орестес.
Агазон ничего не ответил, только лукаво повел взглядом в сторону Доркион.
— На эту маленькую косулю? — пренебрежительно хмыкнул Орестес. — А чего на нее смотреть? И что я могу в ней разглядеть?
— Очень много, — усмехнулся Агазон. — И сзади, и спереди. Еще будешь бегать за этой красавицей! И тогда спохватишься, что напрасно время терял!
— Она?! Красавица?! — Орестес недоверчиво захохотал. — Да уродливей ее только горгона!
Он замахнулся на Доркион, но та проворно отскочила и бросилась наутек. Помчалась сквозь заросли маквиса — только ее и видели!
Маквис — так называются высокие густые кустарники: земляничное дерево, мирт, ладанник, вереск, фисташка, маслина, розмарин, можжевельник… Просто так меж ними не продерешься: оставишь на колючках и острых ветках не только клочки одежды, но и клочья кожи, выберешься с ног до головы в крови, но Доркион знала тут каждую тропку и помнила, где пригнуться, где проползти на корточках, где перескочить путаницу ветвей, как продраться сквозь плющ, который, словно неразборчивый любовник, норовил заключить в свои объятия каждое дерево и куст… Не зря ее назвали маленькой косулей — она была быстра и проворна, словно самая настоящая дикая козочка. А потому и сейчас она легко пролетела сквозь маквис и выскочила на каменистую прибрежную гряду. Внизу, на песке, краснели цветущие кусты тамариска, но камни, на которых стояла Доркион, громоздились выше его, и тамариск не загораживал ей моря.
Где-то здесь, может быть, на этом самом берегу, некогда погребли дерзкого Икара. Этот юноша и его отец Дедал, строитель знаменитого Лабиринта, бежали с Крита от царя Миноса, грозившего им смертью… Вернее, не бежали, а улетели на крыльях, которые сделал из перьев, скрепленных воском, искусник Дедал. Однако Икар хотел подняться как можно выше и взлетел к самому солнцу! Но бог Гелиос жарко дохнул — воск растаял, крылья исчезли… Икар упал в морские волны. С тех пор море стало называться Икарийским, а остров, на котором великий Геракл похоронил летающего юношу, назвали Икарией.
Море величаво катило свои волны от самого горизонта, но было пустынным. Ни одного паруса…
Сколько уж раз напрасно ждала на скалах Доркион, и сколько раз еще ей придется прибегать сюда и всматриваться в пустынный, пронизанный соленым ветром горизонт? Когда, ну когда же появится вдали отцовская пентеконтера?..
Время идет, Доркион растет… Наверное, она и впрямь хорошеет, если все чаще ловит на себе горячие взоры мужчин. Да, Агазон не просто так назвал ее красавицей! У него острый глаз… неужто он присмотрел сироту себе в невестки? А что? Доркион недавно исполнилось пятнадцать, а Орестесу — шестнадцать. Конечно, он только вошел в возраст эфеба, но простые люди на маленьких островах взрослеют рано, им не до тех правил, по которым живут в городах! Шестнадцать лет — самое время жениться. Наверное, Агазон думает, что бедная сиротка Доркион с восторгом войдет в семью эполоя, который всегда был добр к ней. Агазон добр, это правда, но Орестес… Что это за муж, который беспрестанно колотит жену?! А может быть, он тоже подобреет?
Доркион мечтательно улыбнулась, глядя в густую синеву морских волн. У Орестеса такие же глаза! Все жители Икарии светловолосы и светлоглазы, но у нее, Доркион, глаза серые, словно волны в ненастную погоду, а из глаз Орестеса так и льется радостное, пронизанное солнцем, синее сияние. Волосы его — ну чистое руно, которое некогда привез Язон из Колхиды! Пепельноволосая Доркион втихомолку завидовала этим мягким золотым кудрям и жалела, что Орестес так редко дает себе труд вымыть голову. А она чуть не каждый теплый, погожий вечер купалась в ручье — в одной тайной заводи, которую мало кто знал.