Не исключено, что какая-нибудь отважная хозяйка, вспомнив свою бабушку, выберет из кулинарной книги соответствующий рецепт и, руководствуясь им, рискнет заняться столь хитрым делом, но напрасно будет стараться, только погубит ценный продукт. По кулинарной книге что-нибудь, наверное, можно сварганить, но только не фаршированную рыбу. И не за горами то время, когда вы не попробуете этот деликатес ни за какие деньги. Большинство и теперь прекрасно обходится без него. Я с ним совершенно согласна: без фаршированной рыбы можно обойтись. Запросто можно отказаться от судака, от семги, от миног, буженины и всех прочих деликатесов — была бы картошка, хлеб да водка. Не было бы войны да тюрьмы — плебейская мораль.
И все-таки я на всю жизнь запомнила эту громадную рыбину на голубом блюде — ее нежный вкус и аромат. Спасибо скромной труженице Глафире Борисовне, которая не только изловчилась поймать эту редкую рыбину, но к тому же владела секретом ее приготовления. До сих пор мне не вполне понятно, от каких щедрот душевных пожертвовала она эту роскошь для нашего убогого праздничного стола. Не иначе как почтенная дама выходила на пенсию и решила нас побаловать. А может быть, изловив по дикой случайности такую красавицу и владея секретом ее приготовления, почтенная дама сочла кощунством есть ее в одиночку.
Словом, за нашим канцелярским столом в канун всенародного юбилея мы отведали этот изысканный деликатес и отдали ему должное. Это была не рыба, а симфония. Мы так и сказали ее создателю, Глафире Борисовне, и она приняла наши восторги как само собой разумеющееся. Она не сомневалась, что создала шедевр, и только опасалась, что не все это поймут. И правда, поняли не все, многие даже не стали пробовать, ограничились более привычной закусью. К нам с Ирмой присоединились лишь Виктория Яковлевна, старинная приятельница Глафиры Борисовны, да Нора, у которой муж якобы космонавт: эта присоединилась из снобизма — мол, тоже не лыком шиты.
Но главным ценителем оказалась, конечно же, вездесущая Аллочка. Эта мелкая хищница с ходу чуяла дефицит и халяву. Только войдя в помещение, она сразу же насторожилась, повела своим хищным носиком, сделала стойку и с порога устремилась прямо к рыбине, ловко устраняя препятствия на своем пути. Так же ловко она пересадила Брошкину на другой конец стола, а сама пристроилась как раз возле самого блюда. Тут же наметила себе лучший кусочек и больше уже не отвлекалась по мелочам до самого скелета, как гоголевский Собакевич.
— Цимес, — блаженно приговаривала она, — не рыбка — цимес! — И с обожанием поглядывала на Глафиру Борисовну.
А та, сияя от гордости и удовлетворенного тщеславия, с материнской заботой подкладывала Аллочке на тарелку кусочки повкуснее. Наконец-то среди наших тупиц и невежд ей попался подлинный ценитель ее мастерства.
Нам с Ирмой рыба тоже пришлась по вкусу, но мы не догадались вовремя сесть поближе, да и хавать столь жадно и откровенно нам было неловко и стыдно перед бедной старушкой, которая так вложилась в эту рыбину. Словом, пока мы, обескураженные тонкостью вкусовых ощущений, тихо смаковали в сторонке свои жалкие кусочки и обменивались понимающими взглядами, с рыбиной было покончено. Под занавес мы еще успели ухватить себе добавку — один кусочек на двоих, — и все: на блюде остались одни плавники.
— Хорошая была рыбочка, — вздохнула я, обсасывая косточки и грустно поглядывая на пустое блюдо.
— Странное дело, — заметила Ирма. — Голодное детство весьма искалечило нашу психику. Никогда не могу взять со стола самый жирный кусок. Когда меня угощают, а я сыта — мне неудобно отказаться, давлюсь, но ем, а если голодная, то, наоборот, отказываюсь.
— Мне лично более странным кажется поведение нашей Аллочки. — Я говорила это, с изумлением наблюдая за странными Аллочкиными маневрами. Обнаружив, что рыба на блюде кончилась, она на мгновение приуныла, но тут же какое-то соображение заставило ее встрепенуться.
Окинув своим алчным взглядом разгромленный стол, она обнаружила, что в некоторых тарелках деликатес прозябает напрасно — там его явно не оценили, — и она ловко выудила лакомые куски с чужих тарелок. Да так ловко, что никто за столом даже не заметил ее не вполне благопристойный стратегический маневр. А если кто и заметил, и усмехнулся про себя ехидно, то для Аллочки такие тонкости не имели принципиального значения. В данный момент эта редкостная рыба была для нее важнее всех морально-этических категорий. Преследуя свои цели, она никогда особенно не считалась с общественным мнением и ни капли не дорожила нашими симпатиями, если это шло в ущерб ее личной выгоде. Тихая хищница, она всегда и повсюду гнула свою линию, извлекая выгоду из всего.
На этот раз произошла осечка. Аллочка преступила дозволенную черту, зарвалась, так сказать, то есть в запарке посягнула на Клавкину тарелку и тут же была прихвачена за руку и поймана с поличным.
— Куда это ты, паскуда, мою щуку поволокла?! От Клавкиного громоподобного баса задрожали рюмки на столе, а кое-кто подавился. — Кто тебе разрешил в моей тарелке хозяйничать?! Я тебя, падла, отучу чужих щук цапать!
— Это не щука, а лещ, — залепетала сконфуженная Аллочка.
— Сама ты щука, настоящая щука! — гаркнула Клавка под хохот зрителей. — Схватила щучка леща, схавала, падла, под шумок! Один скелет остался!
— Это не лещ, а судак, — внесла деликатную поправку Глафира Борисовна и покраснела в смятении, как девочка.
— Нечего мне мозги пудрить! Это не судак, а еврейская рыба «фиш». А это, — Клавка ткнула пальцем в Аллочку, — это не лещ, а щучка!
Так заработала наша тихая хищница прозвище Щучка, которое прилипло к ней намертво.
Между тем Аллочка, возмущенная и оскорбленная хамским Клавкиным выпадом, демонстративно переметнулась в еврейский лагерь. Вкрадчивым яростным шепотом она уже что-то доказывает Глафире Борисовне, Виктории Яковлевне и Норе Соломоновне. Те вежливо, с непроницаемым видом слушают ее горячие доводы, но явно не выражают сочувствия и не принимают хищницу в свой лагерь. Старые, опытные интеллигентки, они наверняка знают ей цену, и, может быть, больше, чем нам всем, им стыдно за свою кровную сестру. В еврейском лагере ведь тоже большое расслоение.
Две благородные, породистые бестужевки, техническая и литературная редакторши, — они живут среди нас особняком, по законам иной реальности. Им давно пора на пенсию, но они работают. Воспитанные в другой системе координат, они не могут не работать. Общаются они только между собой и в свои дела нас не посвящают. В их личной жизни все идет своим чередом: удачные дети давно удачно женились и народили им удачных внуков.
Конечно, в последнее время они малость озабочены и озадачены новыми возможностями: ехать или не ехать? Кое-кто уехал, но большинство осталось. В свете новых течений им неуютно и тревожно сознавать свою избранность, но они держатся молодцом: не паникуют, не жалуются, не склочничают. Они не русофилы, которые, подозревая всех в жидовстве, лишь грызутся между собой за лучшее место возле кормушки. Нет, может быть, именно евреи особенно сознают и понимают, что родина их здесь. У других народов нет права выбора, а у евреев есть. Им тоже ничего не светит — будущее их темно и неопределенно, — их понемногу теснят и шпыняют, но они остаются тут, на родине. Влюбленные в русскую культуру, искусство, историю, они живут прошлым и могут оказаться тут единственными хранителями его традиций. Есть что-то трогательное в приверженности евреев русской культуре. Навряд ли их можно заподозрить в неких тайных помыслах — без любви у них бы не получилось так хорошо. А если они кое-что не так растолкуют и донесут до потомков в искаженном виде, то обвинять надо не их, а саму русскую нацию, которая окончательно и бесповоротно завралась, проворовалась и одурела. Ну а Щучка Аллочка была местечковой полукровкой, а полукровки у нас особенно подвержены порче и разложению.