— Вы меня тюрягой не пугайте! — злобно орала она на Клавку-Танк. — Лучше в лагере сидеть, чем в вашей вонючей шарашке! Вы на себя поглядите! Мокрицы какие-то вонючие, дерьмо ублюдочное… — Мат-перемат, а в глазах отчаяние загнанного в тупик хищного звереныша, который никогда не приживется в неволе и всегда будет кусать любого дрессировщика и получать за это по шее.
Многие удивлялись, что она с такими дикими замашками до сих пор гуляет на свободе, а другие считали ее провокатором на том основании, что Варьке и впрямь слишком многое сходило с рук. На этом же основании третьи намекали на ее родственные связи с сильными мира сего, которые втихаря покрывают ее дикие выходки и безобразия. Никто ничего толком не знал, но факт покровительственного отношения к хулиганке со стороны принципиальной Евгеши был всем очевиден, потому что именно наша начальница устроила к нам эту оторву и некоторое время с великим рвением пыталась выучить негодяйку профессиям шрифтовика и ретушера. Поговаривали, что жизненные пути Варькиных родителей и нашей Евгеши пересеклись по партийной линии где-то там в блокадные лихие времена, поэтому в знак партийной солидарности Евгеша старалась отблагодарить своих благодетелей и помочь им обуздать строптивого ребенка. Скорей всего так оно и было. Только Евгеша взвалила на себя явно непосильную нагрузку: обучать необузданную Варьку кропотливой профессии шрифтовика было все равно что козу — играть на рояле. Порывистая Варька органически не могла усидеть на стуле больше пяти минут: перо в руках гнулось, скрипело и ломалось, тушь лилась рекой, она вся клокотала от бешенства, как вулкан, а сквозь яростно стиснутые зубы вылетали такие дьявольские проклятия, что сослуживцы просто холодели от ужаса.
Угловатая, голенастая и косолапая дылда-подросток, она вызывающе небрежно относилась к своей внешности: никогда не снимала вылинявших грязных джинсов, бесформенного мужского свитера или футболки. Головного убора не носила даже зимой. Прекрасные русые волосы расчесывала на прямой пробор и заплетала в тугую косицу, на конце перехваченную пеньковой веревкой. При малейшем вмешательстве косметики ее блеклое лицо могло стать красивым, но Варька принципиально отвергала косметику, в результате чего мужики не обращали на нее внимания. Зато подростки прямо-таки обожали — с ними она всегда находила общий язык. Худая, почти одичалая и вечно голодная, зимой в поношенном ватнике, в матросском бушлате или солдатской шинели, с отважным, дерзким лицом и гордо поднятой головой, Варька больше всего походила на партизанку, которую немцы ведут на расстрел.
Наше сердобольное бабье жалело Варьку и подкармливало ее. Она жадно набрасывалась на подношения, горячо благодарила своих благодетельниц, и было приятно наблюдать ее молодой здоровый аппетит. Но когда пытались ее приодеть и волокли из дома всякие обноски, Варька проявляла неожиданную привередливость. Большинство тряпок она категорически отвергала, а принимала самые сомнительные — вроде старого кожаного плаща или ветхого хлама из бабушкиного сундука. Последний она просто обожала и могла тут же напялить на себя батистовую сорочку в кружевах и прошивках и ходить в таком виде, пока сорочка не почернеет.
Однажды в обеденный перерыв она решила примерить купальные женские панталоны прошлого века, с рюшечками и оборочками телесного цвета. В сочетании с линялой гимнастеркой, которую Варька тогда не снимала, панталоны смотрелись так чудовищно, что мы проржали весь перерыв. Но когда она, к нашему ужасу, хотела отправиться в таком виде к директору типографии, нам уже было не до смеха. Мы повисли на Варьке и с большим трудом содрали с нее панталоны. И тут как-то обратили внимание на ее ноги, которые отличались прямо-таки невероятной красотой. В то время носили мини, и бабы стали упрекать Варьку, зачем она скрывает такое сокровище.
— А, ноги, — небрежно отмахнулась она. — Почему я должна их всем показывать? У меня, может быть, и грудь приличная, и все остальное. Что же, мне голой ходить, что ли?
Нет, такого халтурного отношения к своей внешности нам было не понять. Мы, конечно, слышали про хиппарей, но в нашем учреждении они были крайне неуместны и даже возмутительны. Варька же начисто игнорировала общественное мнение и продолжала валять дурака, несмотря на наши отчаянные протесты, проработки и внушения.
Я думаю, что в любом более демократическом государстве Варька, разумеется, давно бы ушла в хиппи, только ее и видели. Но в нашем благословенном отечестве хипповать не рекомендовалось даже после трудового дня, в свободное от работы время. На Невском регулярно устраивались облавы на мальчиков и девочек, одежда которых не соответствовала милицейским вкусам и стандартам. В каждом парадняке валялись пьяные, хулиганы подкарауливали прохожих в каждой подворотне, проститутки осаждали иностранцев возле ресторанов, бомжи окопались в разрушенных домах — и никому не было дела, милиция в основном боролась с вызывающе одетыми детьми. Сколько же лишней злобы и ненависти власти порождали к себе такой идиотской политикой и тактикой! Можно подумать, что единственная цель нашего руководства — сеять в народе злобу и отчаяние, повергая тем самым все население страны в состояние алкогольной депрессии, всеобщего маразма и повальной деградации.
Вулкан взорвался по случаю чехословацких событий. Сама операция давно отгремела, и наши танки спокойно осели на гостеприимных чехословацких просторах. Но тут кто-то из посетителей имел неосторожность поднять эту опасную тему в присутствии Варьки. Сами мы на подобные скользкие темы не рассуждаем никогда. Дети культа, мы прекрасно знаем, где нас угораздило родиться. А уж стихийный митинг протеста, который разразился в стенах нашего заведения, не мог бы присниться нам даже во сне. К тому же это был не просто митинг, а целое сражение с мордобоем, матом и такой тяжелой артиллерией антисоветской пропаганды, от которой наше партийное руководство в лице Евгеши чуть не окочурилось.
Молодой бравый вояка, который хвастался своим участием в пресловутой кампании, улетучился почти сразу. Но вот Евгеше пришлось несладко, накостыляла-таки ей бока ее подопечная, пока общими усилиями не затолкали Бандитку в сортир и не заперли там до конца рабочего дня.
Я тогда сидела в типографии, но даже туда сквозь звуконепроницаемые перегородки докатился шум скандала.
Когда мы подоспели на помощь, то сражение уже завершилось, только сортир еще сотрясала канонада мата и проклятий. В комнате царил такой погром, словно там разорвалась мина. Евгеша хладным трупом валялась на диване. Князева соображала примочку на подбитый глаз, Клавка поднимала с пола поверженный шкаф с рукописями, Брошкина рыдала в уголочке, бедная Нелли крутилась волчком, стараясь при помощи булавок привести в порядок свое порванное платье. Только Капелька невозмутимо восседала на своем чудом уцелевшем высоком табурете, прилежно работала. Ее маленькие ножки резво и весело болтались под столом и, будто заводные, выписывали забавные вензеля и пируэты. Эти кукольные ножки в розовых детских туфельках, танцующие сами по себе, сразу приковали мое внимание. Я долго не могла оторвать от них глаз — следила будто завороженная и одновременно озадаченная неким странным ощущением и соображением. Чтобы заглянуть Крошке в лицо и удостовериться, я приблизилась к окошку и обошла ее стол сбоку. По дороге подняла с пола разбитый горшок с цветами, настольную лампу, молочную бутылку, несколько кружек и чайник… Потом ненароком оглянулась на всю честную компанию.