Вот и теперь, не успела я заснуть, как неугомонная Брошкина вызволила из-под замка буйнопомешанного, тут же получила по кумполу бутылкой и, как всегда, завопила, что ее насилуют.
Трудно описать, что тут поднялось. Освобожденный затворник, с ножом в руке, как смерч пронесся по всем помещениям: выдернул из постели новобрачных, перебил всю посуду, чуть не пригвоздил меня ножом к стене и даже выкопал из картошки гнома Аптеку, который никогда не приходил в себя раньше полудня. Некоторое время мы все неслись куда-то в жутком хороводе, спотыкались, падали и вопили, как полоумные, пока бывалая Клавка не изловчилась набросить на одержимого мешок из-под картошки. Тут уж мы навалились всем скопом и порядком помяли ему бока, выколачивая из него бесов.
Потом еще долго колобродил некстати разбуженный Аптека, пока разъяренный жених не закопал его обратно в картошку. И жених, в свою очередь, тоже пробовал выступать, но искушенная невеста быстро погасила его пыл громадным ковшом пива, после чего он распластался под столом и захрапел.
Когда все утихомирились, мы с бабами уединились в нашей раздевалке и набросились на пиво. Невеста в подвенечной ночной сорочке, Клавка в изодранном платье, Брошкина с перевязанной грязным полотенцем башкой и я, истерзанная, казалось, на мелкие кусочки, — мы все, охая, крякая и матерясь, заливали свои беды кисло-сладкой мочой, которую вряд ли можно было назвать пивом, и вели вялые дебаты на извечные бабские темы, и тут на меня внезапно нашел обличительный синдром, и я высказала им все, что думаю насчет нашей бабской участи.
Я сказала им, что ни в одной стране света нет и никогда не было такого затраханного, заезженного, замордованного, обезличенного, оболваненного и обездоленного женского населения.
Конечно, во многие периоды развития человечества, на всех широтах женская участь была далеко не завидной. Ее общественный статус колебался от матриархата до гарема. И по сей день эта амплитуда колебаний весьма обширна — от премьер-министра Англии до зачадренных женщин Востока. Но во все времена положение женщины в обществе было строго регламентировано домашним очагом, детьми, религией, национальными обычаями. Помимо мужа, призванного защищать ее интересы, за женщиной стояли класс, среда, общество, которые гарантировали ей стабильность и в случае нужды не только приходили ей на помощь, но также страховали ее от падений и формировали ее нравственный облик. Таким образом, в любой системе координат женщина являлась хранительницей не только домашнего очага, но также системы нравственности класса. И только наши оголтелые, одичалые бабы, совращенные и развращенные всеобщей трудовой повинностью, оболваненные эмансипацией, заезженные нищетой и бесправием, начисто лишены своего законного места в жизни. В единоборстве с природой, семьей и обществом наша трудящаяся женщина (чувствуете ущербность эпитета?) давно обратилась в замызганную и заезженную трудовую скотину, бесполую и безответную клячу, с которой обращаются хуже, чем с животным. И не в том смысле, что ее как-то изощренно бьют, тиранят или морят голодом (хоть и такое случается) — никто здесь над животными особо не издевается, их теперь мало, они уже вызывают умиление и сострадание даже у самых злобных старух. Нет, к бабам тут давно относятся хуже, чем к животным, а если и есть сходство, то оно заключается в том, что с теми и другими можно совершенно не считаться, ну абсолютно не стесняться перед ними в выборе слов и поступков, не стыдиться своих скотских наклонностей и пороков, можно опускаться до любой низости и даже доводить до самоубийства. И никто не осудит живодера, никто не заступится за безответное животное, никто не лишит подонка своей дружбы, и общественное мнение не всколыхнется в гневе и не заклеймит позором извращенца. Потому что нет такого общественного мнения, ибо нет самого общества, класса или среды, которое это мнение формирует. И никому не докажет несчастная жертва, что жила с подонком, ублюдком, вором, лжецом и преступником. Потому что некому доказывать.
Тише, милые бабоньки! Не толкайтесь и не галдите! Знаю, что вы не жалуетесь и всем довольны. Довольны подневольным, каторжным трудом, за который вам почти не платят, довольны трущобными коммуналками, в которых ютятся ваши семьи, довольны зловонными яслями и детсадами, где травят и морят голодом ваших детей, довольны школами, где из них растят преступников, довольны всей сферой коммунального обслуживания, где вам хамят и вас надувают, довольны преступной лживостью ваших вождей и, конечно, особенно довольны вашими драгоценными супружниками, от которых вы не получаете ничего, кроме издевательств и подзатыльников. Вы довольны, но я — нет. Поэтому не затыкайте мне рот, я буду говорить от вашего лица, от лица женского населения страны, от этого безликого, бесформенного нацбольшинства!..
Ой, бабоньки, да вы совсем озверели! Знаю! Слышу! «Мы не рабы, рабы не мы!» Да, мы не рабы, мы — рабочая скотина, которую употребляют на самой грязной, тяжелой, гнусной работе. На всех без исключения стройках трудятся одни женщины, на железных дорогах бабы кладут шпалы и вколачивают костыли, бабы работают геологами, откатчиками вагонов в шахтах и даже чернорабочими и грузчиками, уж не говоря о трудоемких сельскохозяйственных работах, где сплошь одни бабы. Законом, хотя бы на бумаге, охраняются уже почти все виды животных, рыб и растений, но только не женщины.
Ах, вы не грузите эшелоны и не таскаете мешки с цементом? Поздравляю, зато вы всю жизнь прете сумки такой тяжести, что почти у каждой из вас опущение внутренних органов. Может быть, вы этого не знаете? Да посмотрите вы на себя, на что вы похожи! Вы не живете, а боретесь с жизнью и всегда терпите поражение. Навряд ли в вашей биографии был хотя бы один не то чтобы счастливый, а просто тихий и спокойный день. Вы отдыхаете только в абортарии.
Что же такое с вами случилось, что вас так искалечило, перекосило, заездило, опустошило и оболванило, в какую мясорубку вы вдруг угодили, чтобы дойти до такого кошмарного, первобытного непотребства? Что лишило вас семьи и домашнего очага, что обрекло вас на одиночество, навсегда лишив мужского доверия и участия, что вообще стоит между всеми нами, не позволяя нам протянуть друг другу руку помощи, любви, дружбы, братства и взаимопонимания? Вы не знаете эту коварную, злую и похотливую разлучницу, не узнаете ее лица? Да потому что она давно сидит внутри вас, просочилась в ваш организм, как солитер, и питается вашей плотью и кровью, поражая ваш мозг своими ядовитыми отправлениями и парализуя вашу волю безумием и депрессиями. И не вас вовсе я пытаюсь клеймить и разоблачать — вы тут ни при чем, — вы всего лишь пища и жертва гнусного паразита, который высосал из вас все лучшие соки. Этот паразит сидит в каждом, уродуя нас до неузнаваемости. Так вот, меня интересуют именно эти злокачественные язвы, интересуют как косвенные улики, оставленные преступником на теле жертвы, эти вещественные доказательства преступления, по которым можно определить лицо и характер убийцы.
Только путем саморазоблачения мы можем очистить от скверны наш мозг и внести ясность и четкость в процесс мышления. Алкоголь, успокаивая наш измученный мозг и утешая нашу опустошенную душу, в то же время начисто вытравливает из нас все моральные категории. Мораль — высочайшее качество человеческого сознания и самая возвышенная функция человеческой личности. У ребенка ее нет, нет у душевнобольного, почти нет у глубокого старика и скучающего человека. Мы больны, мы аморальны…