— Мы убивали только в бою!.. — начал, что удивительно, Комбат, и, что удивительно, его одёрнул Тополь:
— Ой, да заткнись, защитник Родины!..
Должно было быть наоборот. Клубин даже брови поднял, удивившись. Ещё удивительней, Комбат заткнулся. Клубин подождал немного, а потом сказал:
— Так вот, в чём между нами разница, между мной и сенатором Лисицыным…
— Да понятно уже, как вы себя оправдываете, — сказал Комбат медленно. — Точно так же, как и я себя оправдываю. И любой человек. Жаль, не было времени у меня поговорить по душам с нелюдями…
— С Владом и с Владой? — быстро спросил Клубин, глянув в зеркальце.
Голова Комбата была запрокинута, торчал мощный кадык над растянутым воротом свитера. За профилем молчащего наморщившегося Тополя видно не было, но наверняка Комбат закрыл глаза, поджал губы и представляет собой портрет философа. Что же у них на уме, у подлецов-сталкеров? Клубин решил сменить тему. У него было что порассказать. И, кстати, кое-что было рассказать — очень кстати. В тему.
— Кстати, вы не знаете… — сказал Клубин. — Было решено не афишировать, но вам я расскажу. Я ещё вчера хотел, и повод был, но не рассказал. Судя по всему, мы нашли Ромео и Джульетту из шекспировского «рапидшара».
— Джульетта жива?! — сразу спросил Тополь, и Комбат сразу выглянул из-за Тополева уха, вид имея в высшей степени заинтересованный. Дело было, действительно, очень важное — для любого ходилы, как он себя ни называл: мародёр, сталкер, трекер… военспец…
В Зоне-Матушке было несколько десятков гитик под псевдонимом «рапидшары» — локалей «замороженного пространства-времени», силами неизвестной природы жёстко стабилизированных относительно Земли. Они были разного размера, разного наполнения, но только шекспировский «рапидшар» был поистине знаменит и представлял собой нечто вроде алтаря для сталкеров. В обширный — многосотметровый — шар, расположившийся в чистом поле под Калиновским Грёмовым, попали кусок некоего водоёма, вида вполне чарующего, райского, часть прилегающего к водоёму пляжа — и два человека. Юноша и девушка. Лет шестнадцати.
К ребятам этим отлично подходили все книжные банальные эпитеты: чистые, незамутнённые, свежие, прекрасные, влюблённые, etc. «Рапидшар» по отношению к проходящему мимо него треку «Лелёв — Припять» располагался так, что ребята были видны только с одной точки, со спин, с дуги метра в четыре.
Зона умела выбрать момент, когда ей спустить затвор, выстрелить — или сфотографировать… В «рапидшаре» царил, благоденствовал, сиял жаркий, ослепительный, безмятежный день. Юноша, сидя на пушистой, мягкой зелёной травке перед песчаной косой, вдающейся в водоём, стаскивал с себя через голову майку с номером и иностранной надписью, рядом с ним лежал оранжевый игрушечный надувной матрасик и стояла жёлтая, даже какая-то медовая, плетёная корзинка с торчащим из-под крышки тонким трогательным горлышком, и маленький красный швейцарский ножик с раскрытым штопором лежал в траве у загорелого колена парня. — От границы «рапидшара» до парня было пять-шесть метров. — А девушка, Джульетта, входила в воду.
«Рапидшар» схватил её так, что поза её пребывала в веках поразительно изящна. Особенно сталкерское мужичьё умиляли её ручки, запястьями прижатые к бёдрам, с отставленными ладошками. На левом мизинчике у неё было колечко, должно быть, серебряное. В воду она зашла буквально на два шага, но водоём, видимо, был глубок, ей было уже выше коленей. Русые шёлковистые блестящие волосы спускались до самой попы, а на попе были трогательные, явно не купальные, кружевные розовые трусики с надписью Lucky Friday, и больше на девушке ничего, ничего, совсем ничего не было. Солнце над пляжем было в зените, ни единой не было на пляже тени, всё сверкало: и Джульетта, и вода, и трава, и песок, и фольга на горлышке бутылки — светилось юным загаром, голубело, зеленело, желтело, серебрилось, дышало покоем и любовью, и явственно слышны были райские арфы, тихонько наигрывающие вечную песню What A Wonderful World. И сияющие синие с золотом стрекозы висели тут и там. И ни облачка не было на небе, но на нежные веточки единственного в пейзаже кустика, экзотического какого-то кустика, явно райского, цветущего, одно облачко было легко наброшено — белое, белоснежное платьице.
Бывало, сталкеры сидели у «рапидшара» часами.
Не пялились. Не зырили. Не таращились.
Внимали.
Вот только™ висели в шекспировском «рапидшаре» не только стрекозы, платьице и общее умиротворение.
Говорят, первым заметил Пулю Пидораса знаменитый и вроде бы даже никогда не существовавший Слепой, чуть ли не в девятом году.
Да, у какого-то человека достало фантазии и душевного спокойствия выстрелить Джульетте в голову. Это было несложно определить, встав на то место, откуда человек стрелял, и приседаниями-подпрыгиваниями подогнав рост под взятый прицел. Пуля, выстреленная, насколько можно было рассмотреть её, из «грача», идеально перекрывала головку Джульетты, прямо в затылок ей шла. Нетрудно было прикинуть, что стреляло существо ростом где-то метр семьдесят пять и что существо стреляло недурно — в головы неподвижных четырнадцатилетних девушек.
Кто был этот стрелок, установить, разумеется, не удалось. Сразу никто не похвастался, спьяну или по-трезвому, ну а потом, позже, не признался бы и под пыткой. Но скорее всего, самое вероятное, что паскуду прибрала Матушка невдолге после его шутки стрельнуть в голову купающейся девушке. Прибрала его Зона, и даже сама смерть с отвращением забыла его имя. Имя получила пуля — стала Пулей Пидораса.
С ходу пуля проникла в «рапидшар» метра на четыре — со временем охранная граница «рапидшаров» как бы твердеет, в свежий можно даже своими ногами шага на три-четыре углубиться, — и висела, жёлто, масляно, медово светясь на солнышке почти над головой Ромео. — В Ромео, кстати, не выстрелил неведомый остроумец. — И вот с тех пор каждый сталкер, оказавшийся волею судеб или барыша рядом с «рапидшаром», считал себя обязанным выстрелить в Пулю Пидораса с таким расчётом, чтобы сбить её с цели, когда и если где-то в мирах или временах «рапидшар» лопнет.
Не менее трёхсот пуль разного калибра и разного качества висело рядком в воздухе слева от Пули Пидораса. — Только слева можно было стрелять, чтобы не задеть ни Джульетты, ни её платьица. — Били, разумеется, не прямо в пулю, а с упреждением. Парень с натянутой на голову майкой, конечно, рисковал оглохнуть, когда Зона скажет: «отомри», но больше поделать ничего было нельзя. Больше одного разу за подход стрелять было не принято, да и толчея из выстрелов уже образовалась в сладком воздухе неведомого райского пляжа… Они здорово портили вид и сущность потрясающей декорации, заключающей в себе настоящую любовь и истинное умиротворение, но с этой стороны стекла ни один, даже самый грязный и упрямый мародёр, не мог даже и помыслить пройти мимо, не попытавшись спасти эту красоту своим выстрелом.
— Жива, слава богу, — ответил Клубин. — У Ромео тяжёлая контузия, разрыв барабанной перепонки. Оглох на одно ухо. Девочка очень испугалась, лечилась от заикания. Полицейские собрали — вырыли и выловили — триста девяносто две пули. Копали, ныряли, песок просеивали почти две недели. От половины из этих пуль эксперты в недоумении и тревоге были: неизвестный тип боеприпаса, неизвестный тип оружия… Даже по линии Интерпола дело долго крутилось.