Пыхтела вентиляция, разрастаясь эхом, шевелились волосы - от сладкой жути одиноких пространств? от сквозняков? от прохождения через карманы неравных давлений в непро-дуваемых закутках?… Я почти протрезвел по пути к огоньку Шкабовой компании. Ну а Хич-Хайк и не пил.
В ста метрах над недостроенным выносом Порта Грузового есть небольшой отсек-цистерна: как раз за блоком бывшего ЭТО направо и полупалубой выше. Это, по штатной схеме, - наблюдательный пункт сменного диспетчера, там запланировано окно в полукруглой стенке отсека, резервный переносной пост, всё такое прочее. От окна сейчас была только рама, с вместо стекла - двумя секциями фарфоровой заглушки. Воздух сюда не протягивали, отопление тоже. Невесомость - самая мягкая подушка на божьем свете, по умолчанию нивелирующая все вообразимые вещи для удобства нахождения человеческих тел в пространстве. По отсеку протянули десяток лесок. На лесках и существовали гости Шкаба. Избранные гости. Мьюкома не было.
У каждого допущенного в пределах досягаемости были бутылка и поднос с закуской. От электрощита ЭТО бросили времянку с лампой для освещения, она и освещала собрание снизу, с "пола". С той же времянки ели электрообогреватель и пяток вентиляторов, прискотченные к переборкам. Но вентиляторы были выключены для тишины. Разговор шёл тихий, приятный.
Дышали с паром - очень уютно - и беседовали: Шкаб ("Проходи, Марк! Мы тут беседуем. Вот тебе бутылка. И ты, Хайк, старик, давай, будь здесь", Френч Мучась (молча посторонился, шевельнув леску, перепасовал мне пущенную мимо меня бутылку), Туча, Джон Ван-Келат (тщательно курящий свой золотистый мундштук), Мэм ("Как т-ты себя чувствуешь, д-дорогой?"), Карен Ёлковский, вездесущий неутомимый Стада с гитарой ("И ты сюда? А там они все - что спят, что нет, чего мешать; а я, ейбо, не допил…"), Кислятина (дотянулся, пожал мне руку, пожал руку Хайку, и Хайк спросил его, не подбросит ли до Земли: он любил Кислятину)).
Я выбрал себе лесочку, пососал на пробу из пластиковой бутылки мягкого слабого пунша, расслабился и вступил в компанию слушателем. Я попал на середину очередного тоста. Тост держал Кислятина. Увидев, что я устроен, он начал второй акт.
- И ты знаешь, как я тебя не люблю, Шкаб, - говорил он тихо, но с заметным пафосом. - И вот почему. Ты очень злоязыкий космач. Я понимаю шутки, Шкаб! Я люблю удачную шутку не меньше, чем не люблю тебя. Но есть пределы. Есть, - он совершил паузу и повторил: - Есть табу! О чём можно шутить, о чём шутить нельзя… - Кислятину слушали с подлинной внимательностью. Серьёзный, сосредоточенный настрой компании я ощутил прямо от входа, если не раньше. - Суеверия - полезная штука, товарищи! Суеверия, традиции… - Он подумал. - Приметы. Есть примета. Сунешь универсальный ключ в чехол головкой вниз - крайний клапан, этим ключом проставленный, треснет. Надо, если перепутал, ключ вынуть из чехла и поцеловать. Тогда, может быть, обойдётся. - Он вытянул губы дудкой и громко чмокнул. - Поцеловать. Понимаете, товарищи? Ну, вот так. Глупо? Глупо. Но я не позволю, как начальник ЭТО, это вышучивать. Скажите, вот вы все тут космачи повисли: ну какое отношение к гомосексуализму имеет предотвращение аварии клапана?
- Ключ - мужского рода, - серьёзно предположила Туча.
- Но ведь это глупо! - сказал Кислятина. - Глупо или нет? Ты, именинник, помолчи. Пусть люди скажут.
- Очень глупо, - заявил Ван-Келат.
- Вот ты имеешь в виду сейчас - что? - спросил Кислятина. - Глупо шутить над приметами, могущими предостеречь от аварии? Скажи, шкипер. Или глупо верить в приметы? - Он сильно икнул. - Извините. А? Шкипер Ван-Келат?
Ван-Келат задумался, и Кислятина про него забыл.
- Мы тут все празднуем твой день рождения, Шкаб, - сказал Кислятина. - И я хочу пожелать тебе, Шкаб, дружище… Что? Быть более серьёзным, вот что. Как-то более серьёзно, ответственно относиться к работе экслуав…тационно-тех-нического отделения, понимаешь? Ты меня вышутил, а я с-суну… суну ключ в чехол головкой вниз, а потом п… пос… постесняюсь его поцеловать… и вот тебе готова авария. Вот тебе и аноксия, отравление, пожар… Да, вот тебе и пожар. Ты меня понимаешь?
- Я тебя понимаю, Миша, - сказал давно кивающий каждому слову Кислятины Шкаб и вскинул бутылку. - Чтоб нам без пожара!
- О! - сказал Кислятина. - Вот наконец ты очень правильно сказал. За без пожара, космачи!
Мы выпили за без пожара. Заговорила Мэм, и успокоенный Кислятина из блестящего оратора (а мне, например, очень понравилось его выступление) с энтузиазмом, выразившимся очень ясно на всём его лице, парой душевных судорог превратил себя в благодарного слушателя.
- Люка, - произнесла Мэм. - Какую мы п-пьём уже, а? А про лимоны т-ты забыл?
- Тьфу! - сказал Шкаб, проливая в невесомость не меньше глотка пунша. - Навилона! Телятина я… Забыл! Марк.
- А? - спросил я.
- Сплавай на потолок, видишь, пакет?
На потолке, действительно, сидел на крючке большой чёрный мусорный пакет, на вид твёрдый. Я повозился с крючком, ободрал палец, но пакет сбросил вниз неповреждённым. На ощупь в пакете были консервные банки. Шкаб поймал пакет, разодрал швейник и, сунув в пакет руку, пересчитал нас.
- Ничего себе, - сказал он юмористически. - Одиннадцать человек!
- Считать не умеешь, - возразил Ёлковский. - Двенадцать!
- Девять! - сказала Туча.
- Я ставлю на голосование, - объявил Шкаб. - Девять, одиннадцать или двенадцать? Кто за девять? Стада, изобрази что-нибудь такое, тревожное… Барабанную дробь можешь?
- Я всё могу, - сказал Нюмуцце, беря гитару. - Но как я буду голосовать?
- Орально! - неожиданно сказал Кислятина, любящий, оказывается, шутки.
Пока смеялись, успели забыть, о чём собрались голосовать. Тогда старина Ейбо начал жестокую похабку про Солнечную Визу, но прервал себя на середине первого куплета и спросил Кислятину, правильно ли он, Ейбо, его, Кислятину, понял, что Кислятина что-то обидное имел в виду?
- Когда имел? - спросил потрясённый Кислятина.
- Ну орально! - напомнил Нюмуцце, легко перехватывая гитару за гриф.
- Орально - не имел, - растерянно сказал Кислятина.
- Кого это ты "не имел"? - с угрозой спросил Нюмуцце. - Ты што, шестой, что ли?
- Т-товарищи, - вмешалась Мэм. - Здесь ведь я. К-комиссар Форта. Совесть свою имейте при мне!
- Десять! - сказал Ёлковский.
- Ты совесть мою имел?! - заклинило Нюмуцце. Он вообще подвержен, у него нервная профессия, он с людьми работает: С "Метелью" Скариус, например. - Да ты… Так, Миша. А ну, выйдем, - деловито сказал он.
- Десять, я говорю, - сказал Ёлковский.
- Космачи! - сказал Френч Мучась. Галдёж моментально стих. - Ейбо! Сняли. Навилона! Успокойся. Ёлковский! Считать умеешь. Джон! Проснись. Байно! Закрой рот. Ирэн! Хорошо сегодня выглядишь. Шкаб. Эй, именинник! Ну, что там у тебя в прятке?